Владимир Першанин - Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

– Так мы же не гвардейцы, – стругая ножом прутик, грустно сообщил Василий Васильевич. – Как умеем, так и воюем. Куда уж нам фашистский взвод одним махом накрыть или там шапками закидать.

– Умничаешь, Палеха? Забыть не можешь, как в больших начальниках ходил?

– Иди-ка проспись, Юрий Семенович. Несешь, сам не знаешь что.

– Думаешь, если батальоном когда-то командовал, то теперь на меня наплевать? Я тебя…

– Что меня? – отбросил прут в сторону Палеха.

Чувствуя, что подвыпивший командир роты ввязывается в позорную склоку, Зоя поспешно тянула его из блиндажа. Знала, что Палеха куда опытнее свежеиспеченного ротного и все решит, как надо. На выходе обернулась к Ермакову:

– Как нога, Андрей?

– Ничего, хожу потихоньку.

– Если потихоньку, то мышца воспалена. Приходи, гляну. Может, в санчасть надо обратиться.

– Какая санчасть! – буркнул в дверях лейтенант Орлов. – У него специальное задание от командира батальона. Или отсидеться хочешь? Я трусов у себя не потерплю. Восьмая рота всегда впереди.

Потом глянул по очереди на Андрея и Зою. Ничего не сказал, но погрозил кулаком:

– Смотрите у меня! Вижу, скучаете друг без друга? Ну-ну, доиграетесь…

– Иди… не устраивай сцены, Отелло хренов, – подтолкнула Зоя Орлова.

А с левого берега, спустя час, скупо отстрелялась дивизионная батарея 122-миллиметровых гаубиц. Выпустили три пристрелочных снаряда и восемь фугасов по цели. Двадцатикилограммовые снаряды поднимали фонтаны земли и битого кирпича. Грохоту было много. Только трудно поймать цель в мешанине разрушенных домов, грудах всевозможных обломков, среди обгоревших ломаных тополей и вязов. Да и расстояние в три-четыре километра сильно рассеивало снаряды. Одно утешение для наших артиллеристов – объектов фрицевских в городе много, авось, кого и накрыло.

Позвонил комбат Логунов. Ротный, видимо, наплел ему невесть чего. Обычно спокойный капитан, повысив голос, отчитал Палеху:

– Отсиживаться никому не дам. Если на каждом участке катера топить будут, останемся без патронов и жратвы.

– Ну и чем ты мне прикажешь катера прикрывать? У меня во взводе, кроме винтовок и трех ручных пулеметов, другого оружия нет. Еще штыки имеются, но ума не приложу, как ими катера защищать. А винтовочные патроны кончаются. Почти все израсходовали, пока катер спасти пытались.

– Пришлю я тебе патронов, – смягчаясь, проговорил комбат. – Как там твой снайпер?

– Троих фрицев сегодня уничтожил.

Доклады ротных командиров о количестве убитых немцев Григорий Матвеевич Логунов воспринимал обычно с изрядной долей недоверия. Палеху он уважал, называл по имени-отчеству и знал, что тот не подведет.

Сейчас даже жалел, что поддался дурацкому самолюбию и не поставил опытного командира Палеху во главе роты. Да еще комиссар Щеглов масла в огонь тогда подлил: «Выдвигай молодых, напористых. Что, Орлов роту не потянет? Еще как потянет, воевать будет, как надо, а не портянки у печки сушить». Вот и выдвинули бравого лейтенанта Орлова с подачи комиссара.

Тот, действительно, с первых дней проявлял активность. Уже на третий день лично пошел ночью со своими бойцами и закидал гранатами немецкий пулеметный расчет. И в атаку его взвод неплохо сходил, отбив мешавший батальону выступ. За что получил Красную Звезду и «старшего лейтенанта».

Рассчитывал на Орлова, оправдываясь перед собой за Палеху, только новый ротный надежды не слишком оправдывал. Быстро привыкал к водке, принимал решения наспех, полагая, что в этом и состоит боевая активность.

Вот и дождался. Приперся сегодня выпивший с жалобой на Палеху: «Или он или я. Мне такие не нужны. Любимчиков развел, снайперы мух не ловят».

Комбат Логунов болтунов на место быстро ставил. Рявкнул на расходившегося Орлова:

– Иди, проспись. Мелешь, сам не знаешь что. Ермаков сегодня трех фрицев уничтожил. Все бы вы так воевали.

Отправив ротного отсыпаться, спросил Палеху:

– «Максим» нормально работает?

– Нет «максимки». Разбили.

– Ну, другого у меня нет. Жди, пока подвезут. Я тебе последний из резерва отдал. Миной, что ли, накрыли?

– Из дота крупнокалиберный пулемет казенник пробил и кожух издырявил.

– Ну, вот видишь, какие там паскуды. Сожги или взорви этот дот к чертовой матери. И комиссар наш успокоится.

– Сожгу, – пообещал Палеха.

– А я тебя в гости приглашу. На жареную баранину.

– Только если Орлова там не будет.

– Чего он тебе сдался? И вообще, учти, что во взводных я тебя держать долго не буду.

– С Орловым местами поменяешь? – подковырнул Василий Палеха комбата. – Такого командира грех обижать. Одни сапоги да портупея чего стоят – хоть прямиком на парад отправляй.

– Ладно, не умничай, – буркнул Логунов. – На обиженных воду возят.

– А чего обижаться? Блиндаж у меня получше, чем твой. Командирский доппаек получаю. До лейтенанта даже дослужился.

– Иди к черту, – засмеялся Логунов и положил трубку.

Когда закончили разговор с комбатом, Палеха приказал подсчитать количество патронов, гранат и бутылок с горючей смесью. Боеприпасов, благодаря разворотливости Василия Васильевича, было пока в достатке.

Дней пять назад на отмели затонул баркас, и Палеха дважды посылал своих бойцов за добычей. Глубина была метра два, люди в холодной воде намерзлись до посинения, пока доставали ящики и коробки. Притащили тяжеленный мешок махорки, радуясь, что не будут страдать без курева. Но когда махру высушили, оказалось, что она никуда не годится – никотин вымыло водой.

– Спалим мы этот дот, – с азартом восклицал Палеха. – Иначе нам Щеглов всю плешь проест и комбату покоя не даст. Все за порванную шинель злится, а про своего погибшего автоматчика даже не вспомнил.

Помкомвзвода Матвей Черных, рассудительный, возрастом немногим более тридцати, задумчиво протирал патроны. Его побитое крупными оспинами лицо кривилось от давней контузии.

К октябрю сорок второго в роте осталось совсем мало бойцов, призванных год назад. Матвей был из немногих, прошедших вместе с отступающей армией путь от западной границы и почти до Москвы. За это время был трижды ранен и три раза выходил из окружения. Обязанности свои выполнял на редкость добросовестно, но все чаще его охватывала тоска. В селе под Борисоглебском у Матвея осталась жена, четверо детей и мать с отцом в возрасте под восемьдесят. Тридцать человек ушли из села в первое военное лето, и, судя по письмам, остались в живых всего двое-трое. Он уже примирился с неминуемой гибелью, старательно заполнил сведения о себе и закатал исписанный кусочек бумаги в «смертный медальон».

Палехе такое настроение своего помкомвзвода не нравилось, подбадривал, как мог, но Матвей лишь молча смотрел на лейтенанта влажными грустными глазами.