Андрей Константинов - Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер

Борис даже дух перевёл, словно от того, закопали траншею или нет, зависела его жизнь.

Глинский помог Валере слить бочку с дерьмом в ров, а потом они вместе оттащили опорожнившуюся тару к большой и глубокой дождевой луже. На краю этого небольшого и весьма недолговечного «водохранилища» бывший ефрейтор встал на колени и долго с удивлением рассматривал своё отражение. Словно пытался узнать, а не узнавал. Глинский понимающе вздохнул. Своё отражение он разглядывать не собирался. В отличие от своих собратьев по крепостному сидению, Мастери прекрасно знал, как сам он выглядит, ведь с машин, которые он чинил, зеркала не снимали. Так что Борис был в курсе, что в свои двадцать семь выглядит — хорошо если на сорок пять, а не на полновесный полтинник. Сединой его припорошило очень прилично, на полголовы, не меньше… Куда там Вите Луговому по части быстрого старения с Глинским тягаться!

Вспомнив Хулета и их последнюю встречу, Борис грустно улыбнулся, но тут же тряхнул головой, отгоняя расслабляющие, а следовательно, не нужные сейчас воспоминания. Глинский дёрнул бывшего ефрейтора за дырявый рукав неопределенного цвета:

— Слышь, Валера, ты тут чашку прополощи пока, а я схожу погляжу — нет ли чего для моих снадобий полезного… Если трудно будет — вот, можешь афганцев припахать!

Сироткин кивнул. Вторую — курсантскую — бочку с дерьмом волокли двое новеньких — пленные афганцы, появившиеся в крепости буквально пару дней назад. Никто толком о них ничего и узнать не успел, ни как зовут, ни кто такие. Но на неграмотных солдат они вроде бы не походили. Афганцы с курсантской бочкой шли «вторым номером», сильно отставая от Джелалуддина с Мастери. Когда Глинский подошёл к мусорной траншее, афганцы ещё даже не дошли до места слива нечистот. Охранники на отлучку Бориса от вверенной ему бочки посмотрели сквозь пальцы: все знали, что Абдулрахман везде, где можно, собирает всякую дрянь для своих чудодейственных комочков.

Охота этому знахарю-целителю в мусоре копаться — пусть себе копается! Всё равно он там ничего ценного не обнаружит. По этому мусору уже не один десяток курсантских ног прошёл, моджахеды — ребята небогатые, всегда проверят, нет ли чего ценного на поживу, так сказать…

Глинский не знал, что он ищет. Он просто надеялся, что натолкнётся на что-то, похожее на знак, на сигнал… Борис очень ждал весточку от Родины, доказательство того, что о нём помнят, что его не забыли, что «мероприятие, шифр „Виола“ продолжается…».

«Виола»…

Глинский успел сделать всего несколько шагов по плотно слежавшемуся мусору, как едва не наступил на смятую пустую круглую пластиковую коробочку от хорошо знакомого финского сыра. А рядом валялась ещё одна… и ещё… Борис нашёл целых три пустые упаковки. И на каждой было написано «Viola». Эти пять латинских букв на трёх помятых пластиковых крышках пробили Глинского насквозь. Он даже за грудь схватился, так сердце застучало.

«Мать моя… Виола… Виола, черт меня побери! Виола!! Это сигнал… Точно-точно… Пять букв — май, может 5 мая? Не бывает таких совпадений… Сначала „хванчкара“, теперь „виола“… Генерал ещё на даче смеялся, обещал пару коробок прислать… Вот, снова прислал! Значит, Мастер был где-то рядом. Значит, всё в порядке, мероприятие шифр „Виола“ идёт своим ходом… Значит, Родина получила сообщение… Родина ждёт… Господи Боже, сущий на небеси… Бисми Ллахи ар-Рахман ар-Рахим…»

Борис поднял одну крышечку и долго смотрел на изображенную под названием «Viola» улыбчивую блондинку, словно пытаясь у неё получить ответ на мучивший его вопрос. Но блондинка не давала ответа, только улыбалась…

«А вдруг это никакой не сигнал, вдруг это просто совпадение, а я напридумывал? „Виола“ — известная марка, чёрт его знает, кому финны поставляют этот сыр… Может, „духам“ напрямую… А что? Вон сколько моджахеды подарков получили из Дании, от Датского общества помощи беженцам… Почему там, на „даче“, мы не проработали, какие и от кого сюда поступают гостинцы? Почему я раньше не пришёл на эту свалку? Какой я после этого разведчик? Про помойки-то на „даче“ мне говорили… Так, погоди. Хорош пеплом голову посыпать. Финны. Финны — не датчане, они больше от Союза зависят. Они с „духами“ тупо так, впрямую хороводиться не станут… А датчане или ещё кто… Зачем им финский сыр посылать? У них свой есть. Они поддержат, так сказать, „отечественного производителя“… И потом, на крышке баба изображена. Блондинка. Для моджахедов это чистый „харам“. [111] Запрет (араб). — Прим. авт. Они бы такую поставку не приняли… Или приняли бы? Жрать захочешь — сожрешь и то, где баба нарисована и на чём красный крест стоит… Так это сигнал или нет? Похоже, все-таки сигнал… Сигнал на что? Господи, может, я просто схожу с ума?..»

Борис сунул крышечку с блондинкой за пазуху, прошёлся на всякий случай вдоль всей траншеи и, не обнаружив ничего интересного, вернулся к Сироткину. Тот уже почти домыл бочку и вытаскивал её из лужи. Глянув на подошедшего Мастери, бывший ефрейтор удивлённо вскинул брови:

— Ты чего?

— А чего я? — не понял Глинский.

— Ну видуха у тебя… Будто шайтана там на свалке повстречал.

— А… да нет, не шайтана… Там упаковок от жратвы полно, вот в животе и засосало.

Валера понимающе кивнул:

— Насчёт живота… Ты от поноса дашь мне что-нибудь?

Борис сделал вид, что рассердился:

— Да что ты заладил! Сказал же, дам… В крепость вернёмся, и дам… С собой не таскаю.

— Просто срать всё время хочется. Даже больше, чем жрать…

— Хочется-перехочется. Потерпи. В крепость вернёмся, там и… Давай, запрягайся…

Возвращались они заметно быстрее, чем шли на свалку, пустую бочку тащить было легче. Тем не менее продолжить начатый по пути из крепости интересный разговор всё же удалось.

— Слышь, Валера, а остальные наши? В смысле чё-как?

Сироткин словно ждал этого вопроса.

— Ну, Нисмеддин и Исламуддин… В смысле Вася и Валя-переводчик, они, конечно, ссут, но вроде не суки…

— А этот… Мухаммед… как его… Олег, кажется…

— То-то и оно, что кажется… Сам видишь, он здоровый, но ни сказать, ни показать толком ничего не может… Я уж и не знаю, сечёт ли он куда попал и что происходит…

— А остальные?

— А что остальные? «Чёрные», ну эти… Карим и Асадулла — они вообще с левой резьбой. Армян — тот просто мутный. Реально мутный. Карим — он не то чтоб мутный, но ебанутый какой-то. Хуй его знает, что он выкинуть может… А Файзулла, Володя который, — он совсем сломался. Он уже «пластилин». Его ж «овцой» хотели сделать для «духовского» «футбола». Причем два раза, прикинь? Ну и он всё, посыпался…

Глинский в очередной раз удивлённо хмыкнул: таких толковых и в целом совпадающих с его собственными выводами характеристик на наших пленных ему ещё ни от кого слышать не доводилось.