Андрей Константинов - Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер

«Водитель» прокатил Бориса по МКАД, без заезда в Москву, и доставил обратно на аэродром Чкаловский, подъехали прямо к пустому самолёту Ан-26. Документов не проверяли. Через четыре с лишним часа его в Тузели встретил Андрей Валентинович, который, судя по торчащей из рюкзака свежей газете «Московский комсомолец», недавно вернулся из Москвы. Он забрал прежний служебный паспорт и выдал такой же — только потрёпанный. Наверное, принадлежавший тому самому Дорошенко. Под обложку своего прежнего паспорта Борис в последний момент сунул клеёнчатый квадратик с надписью «Шилова, дев.». Прямо в «уазике», доставившем его от одного самолёта к другому, Борису дали переодеться в несвежую цветастую индийскую рубаху и «геологическую» или стройотрядовскую тужурку с погончиками. Над левым карманом едва читалась нещадно застиранная надпись «Мингео СССР».

Другой, такой же пустой, Ан-26, как будто закреплённый за командармом, приземлился сначала в Кабуле, ещё через полтора часа — в Кандагаре. Сопровождавший его подполковник Челышев, тоже, кстати, в «геологической» тужурке, доставил его на «уазике» в помещение местного разведпункта. Он находился в советском гарнизоне рядом с аэропортом. Потом принёс что-то на ужин и предложил выспаться… Никто из посторонних им не мешал. Только слышно было, как невдалеке наши ребята играли в волейбол…

…В пять утра на следующий день к первому за Кандагаром перевалу — за двадцать километров от места намеченного «пленения» — Глинского провожал, конечно, всё тот же Челышев. Выехали из гарнизона и почти сразу, как кончился город, остановились у стоящего на обочине опять-таки пустого ГАЗ-66-го. Водитель его покинул, по-видимому как только заметил челышевский «уазик», — буквально за три минуты до смены машин им встретился такой же «уазик» с афганским гражданским номером. Андрей Валентинович остановился, ещё некоторое время помолчал, не выпуская из рук руль. Потом вышел, закурил, в последний раз оглядел Бориса и покрутил пуговицу на его тужурке:

— Ну, держись, геолог, крепись, геолог. С Богом, «Коля». Иншалла!

Дальше Борис поехал один по внешнему, то есть «пакистанскому» ответвлению полукольцевой «трансафганской» дороги от Кандагара в Кабул.

Минут через двадцать «гражданский водитель» должен был остановиться из-за поломки. Челышев обещал, что не позже, чем через час, Глинского подберёт чуть позднее вышедшая за ними банда наркокурьеров Халеса-рахнемы. Они направлялись в Пакистан и должны были нагнать «Николая» на быстроходных «тойотах».

Дольше всего тянулись именно эти последние, наполненные бесконечным одиночеством минуты, когда от одного берега уже вроде бы оттолкнулся, а до другого ещё не дотянуться…

Наконец, он услышал шум моторов. Значит, это за ним. Впрочем, где гарантия, что это тот самый караван? Сердце ёкнуло и забилось часто-часто, как пойманный цыплёнок.

— Спокойно, спокойно…

Он не заметил, как сказал это вслух. Борис «выстрелил» из окна окурком, посмотрел на себя в зеркало, несколько раз глубоко вздохнул, как перед нырком, и перекрестился…

…Борис ошибся. Замеченная им колонна была вовсе не караваном Халеса-рахнемы. Судьба словно решила слегка «поприкалываться» над Глинским, ещё немного пощекотать ему нервы…

ГАЗ-66 «Николая Дорошенко» стоял на невысоком перевале и был хорошо виден и с двух сторон прямого на этом участке шоссе, и вниз по склону, и сверху — всюду километра за два-три. Борис делал вид, что копается в моторе при поднятой кабине, когда короткая колонна «тойот» и «уазиков» подошла и остановилась. Это были не «духи». Это были «зелёные» из кандагарского корпуса, союзники. Глинский чуть не застонал, закусив с досады губу, — появление невесть откуда взявшегося подразделения бабраковцев могло попросту сорвать операцию ещё до её начала…

Афганский капитан, быстро осмотрев «заглохший» автомобиль и странного, какого-то «тормознутого» русского водителя, по-русски предложил взять машину на буксир и подбросить до ближайшей по маршруту заставы.

Борис шумно поблагодарил, прижимая руку к груди, но отказался, кивнув на портативную геологическую радиостанцию — «ангарку»:

— Спасибо, друг-азиз, ташакор! Не надо, не надо! Уже доложил, понимаешь?! Сейчас приедут, через несколько минут. Экспедиция у нас рядом, километров десять всего… Понимаешь? Едут уже, говорю.

Афганский капитан молча смотрел некоторое время на придурковатого шурави. Лицо его не выражало никаких эмоций. А вот глаза — те кое-что выражали. Простой такой вопрос. Типа: «Ты что — совсем дурак, парень?» Но вслух капитан озвучивать этот вопрос не стал. Советский водитель говорит, что за ним скоро приедут? Что ж… Приедут так приедут… У этого капитана были свои причины не любить шурави. Правда, имелись резоны и любить.

И трудно сказать, чего было больше. Когда этот весьма родовитый офицер учился в Союзе в военном училище, советские вертолёты разнесли в пыль его родовой кишлак. Случайно уцелели только младший брат да старшая сестра с двумя племянниками. Их потом долго и совсем бесплатно лечили советские доктора, одному из племянников даже глазной протез сделали — стеклянный такой глаз, которым мальчишка страшно гордился и посмотреть на который приходили даже взрослые из других кишлаков.

Наконец, капитан пожал плечами, махнул рукой на прощание, сел в головную «тойоту», и колонна ушла.

Борис перевёл дух и отёр рукавом бушлата взмокшее лицо. А ведь было совсем не жарко. Солнце светило ярко, но оно уже не успевало как следует прогреть воздух поздней афганской осени. Накануне вечером в помещении кандагарского разведпункта на двойном «исламо-христианском» пакистанском календаре Борис впервые за долгое время остановил взгляд на дате — 3 ноября 1984 года.

Глинский, успокоившись, походил вокруг машины, снова закурил и, запрокинув голову, посмотрел в безоблачное бледно-голубое небо. Небо молчало. И вообще было безветренно и очень тихо. Настолько тихо, что Глинский слышал стук собственного сердца. По крайней мере ему так казалось…

Подаренные судьбой дополнительные полчаса свободы пролетели быстро: только что вокруг была разлита какая-то неправдоподобно безмятежная тишина — и вдруг перевал с характерным надрывом перемахнули две груженые «тойоты» и резко затормозили по обе стороны от машины Глинского:

— Дришь! («Гриша!» — вспомнил Борис.)

Борис не заметил, кто выкрикнул команду, и завертел головой. Увидев безбородое лицо выскочившего из автомобиля Халеса, Глинский чуть не вздохнул с облегчением — всё, вот теперь дороги назад уже нет.

Да, бывают в жизни такие парадоксы — за спиной последний мост догорает, а человек вздыхает облегчённо. Правда, такое бывает очень нечасто. И не в обычной жизни.