Максим Шахов - Концентрация смерти

Прохоров смотрел в глаза Марте и понимал, что согласись он, то девушка уже через месяц-другой не оттолкнет его, когда он попытается ее обнять. И свадьба потом будет, и дети у них родятся. Марта даже подалась к нему чуть заметно, словно качнуло ее немного.

«А вдруг и сейчас не оттолкнет?» – мелькнула мысль.

Михаил приподнял руки, но тут же почувствовал, что ему помешает обнять обрез в рукаве. Ответить не успел. От деревни к ним бежал мальчишка и кричал. Что именно, Прохоров не понял, но разобрал два слова: «Муса» и «партизаны». Марта переменилась в лице.

– Он сказал, что по дороге от Лунинеца Муса к Борейшикам своих головорезов ведет. Все на болотный остров уходят прятаться, пошли скорей и мы. Туда Муса дороги не знает. Через топь не проберется. Если только кто-нибудь из наших его не проведет.

– Ты иди, а я остаюсь. Это моя война, – произнес Прохоров тоном, не терпящим возражений, взял Марту за ладонь и приложил ее к своей щеке.

Девушка инстинктивно отдернула руку.

– Ой, я тебя камнем поцарапала! До крови, – испугалась она, словно это было самым страшным, что могло случиться в этот день. – Сейчас платок достану.

По дороге Пинск – Лунинец катил черный легковой «Мерседес» в сопровождении четырех мотоциклов с автоматчиками. На заднем сиденье машины сидел штандартенфюрер и сверялся с картой. Кончик остро отточенного карандаша дошел до развилки.

– На Борейшики здесь. Направо сворачивай, – приказал эсэсовец шоферу.

Картеж свернул на лесной проселок и покатил уже не так быстро.

– Минут через десять на месте будем, – усмехнулся штандартенфюрер.

Эсэсовец уже представлял себе, что сегодня же вылетит с аэродрома под Пинском прямо в Берлин, чтобы доставить недостающую часть коллекции графа Прушинского Герингу.

Но человек предполагает, а судьба располагает.

Под самым автомобилем громыхнуло. Столб пламени и песка ударил в днище, «Мерседес» подбросило и перевернуло. Из-за деревьев полетели гранаты, застрочил пулемет.

Автоматчики, бросив мотоциклы с колясками, залегли и открыли ответный огонь. Завязался бой. Чудовищная какофония сотрясала лес. Воедино сливались гортанные немецкие команды, русский мат, уголовная феня, предсмертные хрипы, автоматные очереди и взрывы гранат.

Минут через десять бой сам собой затих. Последний живой немец бросил автомат, в котором не осталось ни одного патрона, и поднял руки над головой, из раны в плече густо вытекала кровь. Из зарослей осторожно выбрались двое уцелевших партизан. Муса и молодой карманник. Командир направился к немцу.

– Гитлер капут! – выкрикнул тот с мольбой во взгляде.

– Ясное дело, что «капут», – согласился Муса и выстрелил из «нагана» в упор, уложив сдающегося. – Не агитировать же его в отряд к партизанам переходить. Эх, положили они наших. Придется о потерях в сводке писать. Но ты не ссы, пацан, – повернулся он к карманнику. – Мне вашего брата еще по лагерям и тюрьмам наскребут.

Муса покосился на дымящуюся воронку от взорвавшейся мины.

– Вот уж точно, горит земля под ногами у оккупантов. – Он отошел, раздвинул полы кожаного плаща и отлил на перевернутый «Мерседес». – Вдвоем с тобой мы, конечно, сжечь Борейшики вместе со всеми куркулями и немецкими прихвостнями сегодня не потянем, но этого долбаного летчика, контрика проклятого, к ответу призовем, – произнес он, застегивая штаны.

Карманник уже шмонал убитых, предпочтение отдавал портсигарам и часам. Муса не прерывал этого занятия. Половина награбленного по отрядным «поняткам» переходила к командиру.

Он повернулся и увидел, как со стороны деревни к нему широко шагает Прохоров. Муса усмехнулся, отметив, что руки у Михаила пусты, он отчетливо видел раскрытые ладони. Карманник уже стоял рядом со своим командиром, автомат держал наготове.

– Сдаваться идет? Валить лоха? – спросил уголовник.

– Погоди. Учись удовольствие растягивать.

Хоть Прохоров подошел достаточно близко, Муса делано приложил ладонь к глазам, изображая, что рассматривает нечто далекое. В другой руке он предусмотрительно сжимал «наган».

– Сам пришел, – засмеялся он. – Думаешь, если добровольно сдашься, я деревню полицайскую пощажу? Собакам собачья смерть, огнем и дымом пущу за то, что тебя приютили. Земля гореть будет. А девку, с которой тебя на базаре видели, прежде чем в огонь бросить, всем личным составом во все дыры поимеем…

Прохоров спокойно подходил ближе. Муса шепнул карманнику:

– По ногам стреляй, вот тогда мы его за яйца и подвесим.

Грохотнул автомат. Очередь вспорола голенища сапог. Михаил рухнул на колени. Обрез по рукаву скользнул вниз, оказался в ладони, полыхнул огнем. Карманник, вскинув руки, рухнул навзничь. Затем два выстрела слились в один. Муса упал, ткнулся в песок головой, развороченной пулей, дернулся и затих.

Прохоров выронил обрез, схватился за простреленную грудь и завалился на спину. Еще с минуту он смотрел в раскинувшееся над ним небо, затем оно стало темнеть, как при солнечном затмении, гаснуть, на бывшего летчика навалилась густая темнота…

Марта прижимала к ране батистовый платок, тот напитался кровью.

– Слышишь меня? Не умирай, не уходи.

Михаил тяжело открыл веки. Взгляд его блуждал, словно он не понимал, где находится и что произошло.

– Не закрывай их больше… держись…

Глаза, в которых отражалось высокое небо, зацепились за лицо Марты, задержались на нем. Губы Михаила беззвучно шевельнулись.

– Что ты говоришь? – Марта склонилась совсем низко, прядь выбившихся из-под платка волос упала на щеку Михаилу.

– Поцелуй меня, может, тогда снова захочу жить, – разобрала она шепот.

Марта осторожно коснулась губами подрагивающих губ Прохорова, рука девушки лежала на груди раненого, ловила неровные угасающие удары сердца.