Василий Гроссман - За правое дело ; Жизнь и судьба

Иван Павлович Пряхин утром августовского дня 1942 года вошёл к себе в кабинет и прошёлся несколько раз от окна к двери. Он распахнул окно — и кабинет сразу наполнился шумом. То не был обычный уличный шум, очевидно, мимо проходила воинская часть: хрипел мотор, слышался топот многих ног, грохот колёс, ржание лошадей, сердитые голоса ездовых, лязганье танков, и время от времени пронзительный вой истребителя, делавшего в высоте свечу, покрывал всю пестроту земных звуков.

Пряхин, постояв несколько времени у окна, отошёл и остановился перед несгораемым шкафом в углу кабинета. Он вынул из шкафа пачку бумаг и сел к столу, нажал звонок, и тотчас же вошёл его помощник.

— Ну, как доехали? — спросил Пряхин.

— Хорошо, Иван Павлович, как переправился через Волгу, поехал правой дорогой, можно сказать, благополучно, только разок въехал в кювет, уже возле самого места, дифером машина села, без фар ведь.

— Жилкин обеспечил всё?

— Да. И место, я скажу, замечательное — вдали от железной дороги. Жилкин говорит, немец даже ни разу не летал.

— Народ собирается на совещание?

— Начали, собираются.

В это время в дверь кабинета послышался стук, и голос за дверью произнёс:

— Открывай, хозяин, открывай, солдат пришёл.

Пряхин прислушался, стараясь припомнить по голосу, кто это так уверенно ведёт себя. А дверь уже открылась, и в комнату вошёл седеющий генерал, с лицом, бронзовым от загара. Это был представитель командования фронта генерал Рыжов. Он поздоровался с Пряхиным, сел в кресло и стал оглядывать кабинет, взял со стола чернильницу и, взвесив её на руке, покачал с уважением головой и осторожно поставил на место.

— Товарищ генерал, через четверть часа начнётся совещание партийных работников и директоров предприятий, мы просим вас сказать товарищам несколько слов о положении на фронте.

Генерал посмотрел на часы.

— Это можно, но весёлого мало.

— Есть ухудшения за ночь?

— У Трёхостровской противник форсировал Дон. Донесли, будто отдельные автоматчики просочились и будто их уже уничтожили. Но, думаю, не уничтожили. А с юга он крепко нажал. Полагаю, кое о чём отдельные товарищи привирают в донесениях; я их понимаю: и немцев боятся, и начальства боятся.

— То есть обвод прорвали?

— Да какой там у вас в этом месте обвод!

— Оборону строили с первых месяцев войны, весь город, вся область строила, вынули четверть миллиона кубометров грунта. Оборона, думается, хороша, но вот войска не сумели полностью ею воспользоваться.

— Мы держим противника в степи исключительно огнём и живой силой,— сказал генерал.— Одно хорошо: склады боеприпасов сохранили. Огнём артиллерии, вот чем мы его держим. Счастье, что боеприпасы есть.— И он снова взял чернильницу со стола, взвешивая её на руках.— Ну и махина. Оптическая вещь. Хрусталь?

— Хрусталь. Кажется, с Урала.

Генерал, наклонившись к Пряхину, мечтательно произнёс:

— Урал, осень… Охота там богатая — гуси, лебеди. А наше солдатское дело — в крови да в пыли. Эх, нам бы две дивизии пехотных, полнокровных!

— Я понимаю, но надо начать вывозить заводы, пока не поздно: «Баррикады» за сутки полк артиллерийский выпускают. Тракторный — сотни танков в месяц. Это гиганты наши. Успеем?

Генерал пожал плечами:

— Если ко мне приходит командир дивизии и говорит: «Рубеж оборонять буду, но разрешите оттянуть мой командный пункт подальше от переднего края»,— значит, этот человек не верит в успех, а все командиры дивизий сразу кумекают: «Ну, ясно, отходим», а от дивизий это переходит в полки, в батальоны, в роты — и все уже душой чувствуют: отходить будем. Так вот и здесь. Хочешь стоять, так ты стой. Пусть ни одна машина в тыл не идёт. Не оглядывайся, иначе не устоишь. За самовольную переправу через Волгу на левый берег — расстрел!

Пряхин быстро и громко произнёс:

— Видите, там вы при неудаче рискуете потерять рубеж, высоту, сотню машин, а здесь мы имеем промышленность союзного значения. Это не обычный рубеж обороны.

— Это…— и генерал встал,— это… Россию мы обороняем на волжском рубеже, а не промышленность союзного значения!

Пряхин некоторое время молчал, а затем ответил:

— Для нас, большевиков, пока мы живы, нет последних рубежей. Последний наш рубеж, когда сердце перестаёт биться. Как ни тяжело, но считаться с положением мы обязаны. Враг перешёл Дон.

— Я об этом официального заявления не делал, сведения проверяются.— И тут же генерал наклонился к Пряхину, спросил: — Семью вывезли из Сталинграда?

— Обком готовится отправить за Волгу многие семьи, в том числе и мою.

— Очень правильно. Это не для них. Солдаты не выносят, тяжело, а дети, женщины, куда уж. На Урал! Туда он не долетит, сукин сын… Вот если допустим его до Волги, он и на Урал станет летать.

Дверь приоткрылась, и секретарь сказал:

— Директора и начальники цехов, вызванные на совещание.

И руководители хозяйственной жизни города, начальники цехов и директора заводов, парторги стали входить в кабинет, рассаживаться на стульях, диванах, креслах. Здороваясь с Пряхиным, некоторые говорили: «Спустил в цеха указания Комитета Обороны», «Вашу команду выполнил».

Пряхин поглядел на вошедшего последним директора электростанции Спиридонова и сказал ему:

— Товарищ Спиридонов, после заседания останьтесь, мне нужно вам несколько слов сказать по частному поводу.

Спиридонов быстро, по-военному ответил:

— Есть, остаться после совещания.

Кто-то с добродушной насмешливостью проговорил:

— Наш-то, Спиридонов,— по-гвардейски отвечает.

Когда затих шум отодвигаемых кресел и стульев и все расселись. Пряхин сказал:

— Как будто все? Давайте начнём. Что ж, товарищи, Сталинград становится фронтовым городом. Давайте сегодня проверим, как каждый из нас подготовил свой участок работы, своих людей к новым условиям, к военным условиям. Какова готовность наших людей, наших предприятий, наших цехов? Что проделано нами по линии перехода к работе в новых условиях, по линии эвакуации наших предприятий? Здесь сейчас присутствует представитель командования генерал Рыжов. Обком просил его рассказать о положении на фронте. Прошу вас, товарищ генерал.

Рыжов усмехнулся.

— Фронт — вот он, сел на попутную полуторку — и поехал, познакомился.— Он отыскал глазами своего адъютанта, стоявшего у двери, и сказал:

— Дайте мне карту, не рабочую, а ту, что корреспондентам показывали.

— Она за Волгой, разрешите слетать за ней на У-2.

— Куда уж вам летать, вас «кукурузник» не подымет.

— Я летаю, как бог, товарищ генерал,— поддерживая шутливый тон начальника, ответил адъютант.

Но генерал нетерпеливо и раздражённо махнул в его сторону рукой.