Роман Кожухаров - Штрафники штурмуют Берлин. «Погребальный костер III Рейха»

Ранг взвыл от боли и захныкал, совсем как ребенок. Только теперь Хаген подумал о том, что прежде всего надо было сделать Рангу перевязку. «Если мы остановимся, то нас сразу, к чертовой матери, убьют… нас в любом случае убьют… и чего эти русские возятся с нами?..» – вдруг с какой-то крайней степенью безысходности подумал Хаген. Он с жалостью глянул на Ранга. Тому здорово разворотило руку. А может, он действительно испугался проклятий Готлиба? Черт возьми… В любом случае, хорошо, что он вернулся за Рангом.

Клубок мыслей лихорадочно разматывался в гудящей голове Отто. Сознание, заполнившееся мраком в тот миг, когда вражеский танк накатил на его окоп, еще не до конца просветлело. У него то и дело темнело в глазах, и Хагену казалось, что сама смерть нависает над ними в этот момент, застилая свет своим черным плащом. Она была именно такая, какой ее рисовали средневековые монахи: ощерившийся оскал черепа, непроглядный плащ, накинутый на изжелта-белый скелет и костяшки, сжимающие древко косы. Ее заржавленное лезвие то и дело широко, со свистом проходило над головами Хагена и Ранга, всякий раз заставляя обоих вжиматься в изрытую снарядами землю. Как будто костлявая затеяла с ними издевательскую игру. Победители и проигравшие в этой игре уже были известны заранее. А потом вдруг игра изменилась. Нет, она не прекратилась вовсе, но та, которая метила в победительницы, стала отвлекаться, как будто ей наскучила возня с двумя горе-героями, отбившимися от своего пушечного стада.

Танковая пушка русских больше не сделала по ним ни одного выстрела. Иваны уже успели развернуть башню обратно в сторону траншей заградительного обвода. Курсовой пулемет продолжал строчить, но теперь он снова бил в сторону озера. Огневая поддержка атаки своих танков и пехоты для танкистов врага, наверное, была намного важнее, чем продолжение охоты за двумя «фаустниками». Они, как два зайца-подранка, угодившие в загон, окруженные со всех сторон охотниками и собаками, были и так обречены.

Воронки, нарытые снарядами русской артиллерии, уже дважды укрывали ползущих. Во второй по счету Хагену и Рангу пришлось пережидать рядом с двумя трупами. Один из лежавших на самом краю воронки был обезображен до неузнаваемости. Осколком, пулеметной пулей или выстрелом в упор ему начисто снесло верхнюю часть черепной коробки и часть лица. Вытекшие из нее, как из чаши, мозги студенисто-мокрым, медузоподобным пятном выделялись на светло-коричневом суглинке.

Другой убитый лежал на самом дне воронки, с застывшей на лице гримасой жуткой боли. У него до самого паха была оторвана левая нога и разворочены живот и грудная клетка. В стороне лежали фаустпатроны обоих. Они были не использованы.

– Это же Штайм… Черт… – пробормотал Ранг. Потом он вдруг отвернулся и заплакал. – Господи… Господи… нас всех убьют… нас тоже убьют.

Теперь и Хаген, вглядевшись, узнал старшего стрелка третьего взвода противотанкового подразделения Рихарда Штайма. Теперь, когда он лежал, запрокинув назад и вниз свою голову, было хорошо видно его родимое пятно, заходившее с шеи на левую щеку.

Рихард, кажется, был земляком Ранга. Хаген видел его два или три раза, когда тот приходил к Готлибу поживиться сигаретой. Хаген запомнил его как большого болтуна. Заполучив вожделенную сигарету и жадно затянувшись, тот всякий раз заводил одну и ту же пластинку: начинал тараторить о своей молодой жене, с которой расписался перед самой отправкой на фронт и не успел, по его выражению, «толком налюбиться».

Всякий раз он на словах начинал словно бы восполнять эти досадные пробелы своей супружеской жизни, к пущей радости остальных благодарных слушателей. Тут же собравшись вокруг Штайма в кружок, солдаты подзуживали его, то и дело задавая уточняющие, распаляющие вопросы, намекали на самые непристойные подробности. А тому и горя было мало: с жаром, не жалея красок, принимался вслух смаковать детали своей супружеской жизни.

Эти непрерывные и слишком откровенные разговоры Штайма о своей ненаглядной раздражали Хагена. Раз, когда они курили вчетвером, с Фроммом и Рангом, Хаген не утерпел и высказал Штайму, что не следует ему позорить себя и свою жену, и что солдаты за глаза откровенно над ним смеются, и что по батальону ходит шутка: не пора ли переспать с фрау Штайм? Пойдем побеседуем с Рихардом… Но Штайм в ответ только качал головой и тяжко вздыхал. По его словам, тоска по жене изводила Рихарда, будто ненасытный червь, который глодал его изнутри.

Единственным средством заглушить эту тоску было говорить о ней. Говорить о ней . «Знали бы вы мою Элизабет…» – все так же тяжко вздыхая, продолжал Рихард. «Зубоскалы! Что вы можете знать! Вам и не мечтать о такой женщине! Какие ласковые и нежные руки у моей Элизабет. Как сладко было просыпаться утром от их прикосновений. Она всегда вставала с постели раньше, и шла к окну, и раздвигала шторы. А потом возвращалась обратно в постель, в своей тонкой ночной рубашке. И на фоне окна, в солнечном свете, сквозь прозрачную ткань было видно все ее тело, ее белая упругая грудь, ее бедра… Я притворялся, что еще сплю, а она начинала меня ласкать. Это была такая игра. Наверное, она знала, что я притворяюсь… Как она целовала меня вот сюда…» Он показывал на свое родимое пятно. «Да, она говорила, что это знак счастья, знак того, что на фронте со мной ничего не случится. Я обязательно вернусь к ней. Слышите, вы? Это сказала моя Элизабет, и значит, так оно и будет. Я обязательно вернусь к ней… Вам и не мечтать о такой женщине, остолопы. Я обязательно вернусь к моей Элизабет…»

Как только Хаген и Ранг вползли за воронки, винтовочная и автоматная стрельба усилилась. Кто-то настырно оказывал сопротивление наступавшим русским с самого края оборонительных позиций батальона.

С правого фланга в сторону русских застучал пулемет, потом одна за другой пролетели две гранаты, выпущенные из фаустпатронов. Одна из гранат угодила в «затылок» башни вражеского танка, двигавшегося вдоль линии траншей заградительного обвода. Отскочив по касательной, заряд уткнулся в землю, тут же взорвавшись.

Одна из фигурок, бежавших за танком, всплеснула, будто с досады, руками и тут же упала на комья грязи, вывороченной из земли танковыми гусеницами.

Тут же гулкий раскат выстрела прошил воздух по диагонали. Экипаж другой машины, следовавшей чуть позади, метрах в двадцати от той, которую задел выстрел панцерфауста, уже отреагировал, повернув башню по диагонали и на ходу произведя выстрел. Орудие этого танка было длиннее, чем у остальных, и башня более крупная, будто вытянутая гайка.

Произведенный иванами выстрел взметнул столб земли на правом фланге. Когда комья осыпались и стих оглушительный гул взрыва, пулемет уже не стрелял.