Владимир Першанин - Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»

Катя, полураздетая и возбужденная, вздрагивала от прикосновений пальцев. Она сидела с Борисом в летней кухне, одурела от бесконечных поцелуев и не знала, что делать дальше.

Катя принимала решения легко и без оглядки. Она уговорила брата пойти с ней и вызвать Бориса скорее из каприза, чем увлеченности. Сержант произвел на нее впечатление своим независимым поведением. Он не пытался за ней ухаживать, к чему красивая девушка уже привыкла и откровенно капризничала. Катя сразу поняла, Борис не на шутку увлекся ею. Может, влюбился? Девушка с привычной легкостью включилась в игру, но события поворачивались в неожиданную сторону.

Таяло ее всегдашнее равнодушие. За один вечер парень ей стал интересен, она выслушала его рассказ о жизни, и в нем не было рисовки. Война пока не задела семью Кати. Отец работал в рыболовецкой артели, старший брат покалечился и не подлежал призыву, другой брат работал на нефтезаводе в Астрахани и имел броню. Она спросила Бориса, ждет ли его кто в тылу. Тот ответил вполне искренне:

– Может, и ждет. А какая теперь разница?

– Почему же так?

– Ты что, не понимаешь?

Катя потупила глазки, отодвинулась подальше, стала застегивать непослушными пальцами блузку. Она отлично все понимала, просто хотелось и дальше поиграть в вопросы, узнать получше нового знакомого.

– У вас с ней было?

– Не получилось.

– Как это?

– Напился я, – брякнул Ходырев, и этот ответ развеселил девушку.

Она смеялась не меньше минуты, всплескивала руками. Со стороны произнесенные слова казались глупостью. Двое детей резвились, над чем-то потешались, снова начинали целоваться, а затем испуганно отодвигались друг от друга. Катя опасалась, что не сумеет справиться с собой. Созревшее тело легко поддавалось ласкам. Сегодняшний вечер мог иметь любые последствия. Но Борис чувствовал ответственность и не лез слишком настойчиво.

– Никитка двадцатого июня покалечился, – рассказывала Катя. – В больнице лежит, а тут радио сообщает, война началась. Так его допрашивали потом, не специально ли он ногу в колесо сунул. Вот глупость-то.

– Не такая и глупость, – ответил Ходырев и рассказал о сегодняшнем случае. – Один трус другого симулировать обучал. Как это?

– Стыдно, – согласилась Катя. – А ты сам не боишься?

– Конечно, боюсь. Ночью трассеры несутся, всей шкурой чувствуешь, как тебя убить могут. Словно картонку проткнут и дальше полетят. Поначалу никто не заметит, может, утром обнаружат. Я такое видел.

– О симулянтах расскажешь кому-нибудь?

– Вряд ли. У нас стукачей не любят. Может, командиру взвода сообщу, а может, и нет. Мы с ним друзья, только не хочется лишнюю обузу вешать. Дело ведь подсудное, если докажут умысел, могут и расстрелять.

Затем тема войны из разговора исчезла. Они снова принялись целоваться, пуговицы на блузке опять расстегнулись, Борис в очередной раз совладал с собой и стал рассказывать о своей семье. В голове родилась мысль сделать Кате предложение, но Борис тут же отогнал ее. Они совсем не знают друг друга, он будет выглядеть круглым дураком. На войне свадьбы не играют. Вместо этого Борис глуповато спросил:

– Мы ведь будем дружить?

– По-моему, мы уже дальше дружбы зашли.

– Меня на всю ночь отпустили.

– Нет, посидим с полчасика, и отправляйся к себе. Про меня и так сплетни ходят. Узнают, что ночевал, вообще проходу не дадут.

– Ну, и пусть, – упрямо повторял Ходырев. – Пусть попробуют.

Полчаса затянулись. В дверь кухни деликатно постучал Никита, которого послала мать. Перед этим она сказала сыну:

– Если Борька ночевать останется, пусть в твоей комнате спит.

– Боишься за Катьку, мам?

– Если она что-то решит, то нас не спросит, – зевнула женщина. – Иди, разгоняй голубков.

Ей предстояло рано вставать. А Никита отметил, что мать говорит про сержанта совсем по-свойски, Борькой называет. Ходырев ночевать наотрез отказался, решительно заявил, что пойдет в роту. Шагать предстояло четыре километра, но Борис легко одолел бы и двадцать.

Они поцеловались на прощанье, договорились встретиться, и Ходырев быстро зашагал к себе.

Сергей Маневич проверял по описи оружейную комнату, или «оружейку», как ее называли. Роту могли поднять по тревоге в любой день, поэтому завезли винтовки, несколько ручных пулеметов и небольшой запас патронов. На страх и риск Елхов хранил также трофейное оружие. Сейчас Маневич не мог отыскать один из пистолетов. Если штатное оружие было аккуратно разложено по ящикам, то трофеи были просто свалены в угол. Иногда приходил в оружейку Борис Ходырев и по привычке чистил пулемет «МГ-42».

Лейтенант позвал Бориса. Насчет пистолетов он ничего не знал, оба точно не помнили, сколько их имелось. Стали советоваться, докладывать об этом ротному или нет. А что докладывать? Голые подозрения.

– Бардак, – вскипел Маневич. – Сержанты водку с уголовниками пьют, старшина с вещмешком в деревню ходит.

Составили подробную опись трофеев, но Глухов подписывать документ отказался. Маневич тут же заподозрил его в нечестности и высказал все, что думает. Старшина, в свою очередь, разозлился на взводного:

– Вы селедку жрете, не спрашивая, где я ее беру. Даром нынче ничего не дают.

Все знали, старшина по разрешению Елхова меняет списанное обмундирование на продукты для ротного котла, ходит к председателю колхоза и в рыболовецкую артель. Благое дело обернулось злоупотреблениями, Глухов не обижал в первую очередь себя и подкармливал руководство роты. Но к возможной пропаже оружия он отношения не имел. Тем не менее старшина выслушал много неприятных слов и пошел прямиком к Елхову.

Неизвестно, что он наговорил капитану, но прохладное отношение к Маневичу сменилось откровенной неприязнью. Оставалась вакантной должность заместителя командира роты, на нее прочили Маневича. Теперь вопрос о повышении отпал. Уголовники лишь приветствовали распри среди начальства, и это мгновенно сказалось на общей обстановке.

В четвертом взводе сорвали занятия по тактике, а каптера Сомова поймали с двумя парами теплого белья, которое он тащил на продажу. Сомов попал в штрафники за хищение, получил два месяца, которые собирался отбыть в каптерке. Сейчас Елхову предстояло решать, что делать дальше. Сообщать о краже кальсон глупо, не расстреливать же его за это. Сомова срочно перевели в третий взвод к Маневичу. Несмотря на свою неприязнь, ротный считал, что именно в этом взводе лучше всего поддерживается дисциплина.

В эти же дни Ходырев сцепился с Персюковым. Сержант меньше всего хотел стычки. Он уже понял специфику штрафной роты. Полного порядка здесь не наведешь, слишком пестрый и сложный личный состав, все решится само собой. Большинство погибнут или угодят в госпиталь, остальные вернутся в свои подразделения. Но отправка на передний край задерживалась, роту усиленно пополняли и держали в запасе.