Эдуард Беляев - Тайна президентского дворца

Не надо ничего подсчитывать, достаточно одной, последней фразы: «Вот долевое участие…», чтобы батальон спецназа выглядел таким сермяжным стройбатом, который у начальников всегда под рукой на случай, если надо забор подкрасить да теще грядки на даче вскопать. И «мусульмане», по Антонову, такие пасынки в бою, что только с завистью взирают на элитных огольцов, оседлавших белых, «победительных» коней-лошадок, с триумфом въезжающих в историю. Живем же мы во времена! Атака, бой, штурм, захват, захлебнулся солдат в крови, мать сорвалась во сне в крике предчувствия беды, а Антонов лопочет: долевое участие. Так, вроде бы не о войне речь ведем, а о дележе барыша мазуриками — как результат их удачного разбойного налета. Прямо-таки не чекист, а «тать в нощи».

К счастью, руководил операцией «Штурм» полковник Василий Колесник. Он независимо от «токующих глухарей» — это его двусловие, касаемое «кабульского» генералитета КГБ, — определил сигналом атаки три ракеты зеленого цвета. И не стал утомлять своих командиров подробной информацией о подрыве «колодца» — все равно именно ему, Колеснику, подавать команду на штурм, и грохот из подземелья в этом смысле касался лишь его одного.

И еще одна, тоже существенная оговорка. Как говорил известный одессит Беня Крик, он же Мишка Япончик: «Не надо говорить мне глупостёфф…» Нам годами повторяли: «Подрыв „колодца“ — это сигнал к атаке и лишение всякой связи как основы управления войсками». Да, управление афганскими войсками в этом случае должно было быть нарушено. Но, с другой стороны, зачем сигналить нашим штурмовым группам содрогающим бомбовым буханьем, когда проще выстрелить парочкой сигнальных ракет, и готовые к боевым действиям подразделения сорвутся в атаку с соответствующим криком? Все это много дешевле и гораздо надежнее. Второе. Подземные коммуникации, раскуроченные тротилом, способны создать военным дополнительные неудобства при прорыве. Основная связь для армии — непроводная. Для обеспечения управления войсками в бою уже тогда применялись радио-, радиорелейные, тропосферные, космические средства связи как основные. И тут хоть десять «колодцев» поднимай на воздух — ничего не изменится в поступлении команд в части и подразделения.

Из вышесказанного вывод: подрыв «колодца» — решение, продиктованное исключительно опасением, и более ничем, что с началом переворота кто-нибудь из афганцев просто снимет трубку телефона, позвонит куда положено и выдохнет: «Русские своими солдатами и танками свергают законное правительство». И — все! Дальнейшие заверения советского Политбюро в непричастности к кровавым событиям в Афганистане не имели бы уже никакого значения и смысла. Ликвидация «колодца» была необходима для того, чтобы прервать связь с внешним миром, заставить в эту ночь афганскую сторону онеметь, лишить ее руководителей возможности успеть выкричать боль правды и воззвать к международной помощи и защите.

Прибыв к объекту диверсии, Поляков с бойцами прикрытия расположился на «УАЗ-469» около поста регулирования движения. Вторая группа на «Волге» остановилась около гостиницы, а Борис Плешкунов на «УАЗ-450» подъехал непосредственно к «колодцу». Открыли люк. Плешкунов запустил внутрь рюкзак с двумя мощными зарядами. Взрыватель был поставлен на 15 минут. Все облегченно вздохнули и без приключений вернулись на базу. Такого скорого возвращения никто не ожидал, и полковник Богданов даже высказал сомнение: мол, все ли ладно сделали?

Переживания полковника можно понять. Один раз уже подрывали Амина — тогда ничего путного не вышло. А как гордились своей затеей — и «наверху» ее одобрили, и похвалили всех участников, и всем пожелали успеха… План-то был неплох. Взорвать Хафизуллу надумали в его собственном кабинете, используя радиоуправляемое устройство. Упаковали 46 килограммов заряда (а вот в это поверить трудно — кэгэбисты явно хватили лишку с количеством взрывчатого вещества), накрошили в придачу колотых и резаных гвоздей — чтобы пронизывали пространство вокруг и, прошибая тело, встреченное по пути, добротно искромсали его. Провели недельную подготовку на стороне, имитируя отдельно взятый угол кабинета президента, прежде всего стол красного дерева. С помощью товарищей-чекистов и советников — организаторов охраны дворца Борис Плешкунов сумел проникнуть в кабинет главы государства, осмотреться и сделать замер принесенной аппаратурой. Оказалось, сигнал не проходит. И пройти в тех стенах не может. Сразу отказались от затеи. Никого не отругали за отсутствие сигнала, но и не похвалили.

Еще один очередной «прокол» тоже запал в память руководителям и исполнителям и отразился в архивных документах в виде рапорта председателю КГБ о неудавшейся акции. Наверное, бумаги подальше упрятали — стыдоба ведь: сколько планов и задумок было, сколько сил и средств брошено, сколько ожиданий и надежд не оправдано, сколько гвоздей поколотили, раздербанили разные колючие железки… А дел-то всего — одного человека отправить на тот свет.

Поэтому можно понять волнение полковника и его слишком частое поглядывание на хронометр. К счастью, большая стрелка часов плавно свалилась на цифру 6, прикрыла ее наполовину — и точно в эти самые доли вечности, в 18.30, прогремел мощный взрыв, а вскоре и второй. Остановить бы тогда тот зловещий миг десницей Голиафа… Но взрыв прогремел. Он слышен был повсюду. И небо всполохнуло, и вздрогнула земля, и снег стал горячим и обагрился красным. Ни голубое небо, ни смоляные пашни, ни изумрудная зелень пойменных лугов, ни серебро скалистых гор, ни радужные краски восточных базаров, ни хна волос, ни охра на лице красавиц — ничто из этого не будет так преобладать и отзываться непереносимой болью, как два цвета: красный — крови — и все остальные — цвета хаки.

Не знаю, уместно ли будет в связи с этим привести вам такой пример. Он как-то дьявольски меня коробит, и в нем есть что-то кощунственное. Но цифры, приведенные в размышлениях вслух моих детей, просто поражают и заставляют ужаснуться, насколько наши маленькие граждане недоумевают по поводу тех категорий, которыми мы, взрослые, привыкли оперировать так легко.

— Татик, скажи, пожалуйста, если солдат ранен, сколько крови вытечет из него?

— Если тяжелое ранение, то много. При легком — поменьше, но сколько точно — не скажу.

Недели через две после посещения госпиталя, где я проходил обследование, и ребята были со мной, я невольно был втянут в другой разговор.

— Дядя Витя (полковник, начальник госпиталя) сказал, что в среднем на войне раненый теряет пятьсот граммов (сказано было — грамм).

— Я знаю, но это кому как повезет…

— А ты знаешь, сколько было ранено в Афганистане?