Алексей Ивакин - Прорвать Блокаду! Адские Высоты

– Значит, так, – начинает Сашка, сдвигая фуражку военного образца на затылок. – Есть две новости. Одна плохая…

– А вторая, соответственно, еще хуже… Начинай с ху… С очень плохой, – встревает Еж.

– Чтобы просто плохая – хорошей показалась? – засмеялся Юрка.

Хороших новостей от начальства не бывает. Даже в день зарплаты. А тут у нас зарплат нет. Тут мы платим.

Сашка пожимает плечами:

– Товарищи командиры, начну с просто плохой новости – транспорта на захоронение не будет. Добираться будете сами. Я, конечно, попытаюсь…

Потом Сашка долго рассказывает, где он может достать транспорт для того, чтобы поисковики добрались до похорон. Все ржут. Я улыбаюсь – новость как новость, ничего плохого. Первый раз, что ли? От нашей стоянки до кладбища – всего семь километров по прямой. В прошлом году ходили, в позапрошлом. Сейчас что, не доберемся, что ли?

– Новость очень плохая, – Саша держит паузу как хороший актер, дожидаясь, пока утихнут смешки за столом.

– Захоронение будет шестого числа…

Отлично. Замолкли все. Тишина мертвая.

Обычно захоронения весной всегда восьмого мая. Перед Днем Победы. Вахта заканчивается в этот день.

– А с-смысл в чем? – Юра первым озвучил общий вопрос.

– Смысл, Юрий Тимофеевич, в том, что восьмого числа на торжественные мероприятия, посвященные Дню Победы, приедет кто-то из наших снусмумриков, – и Саша ткнул пальцем в тент.

– В смысле, Валька Матвиенко, что ли? – не понял Еж.

– Нет. Кто-то из президентов. Этот или тот – не знаю. Захоронение переносится на шестое – в целях безопасности. Поисковикам просили передать, чтобы носа не показывали из своих палаток. Иначе будут проблемы. Большие.

– Понятно. Как обычно – мы тут лишние, – это командир из Архангельска-Северодвинска голос подал. – Мы, значит, тут в грязи, сырые, голодные копаем, а эти… Это же нельзя так оставить, он же, они же…

И завел речь на тему, что кто-то предал Россию.

Это он любит.

Зато не любит Саша. И я тоже не люблю эти глупые разговоры. Если тебе не нравится что-то – иди и делай. Что делать? А я откуда знаю? Я тоже не знаю. Но сидеть и возмущаться на нетрезвую голову – более чем глупо. Или закладывай фугас направленного действия. Одного сегодняшнего склада хватит на весь кортеж, вне зависимости от бронированности лимузинов.

И тут меня осеняет.

Они же нас боятся.

Нет, не только снусмумрики. И не только поисковиков. Все они всех нас боятся. Не мы их – они нас. И мне вдруг становится приятно.

Меня – уставшего, грязного, мокрого, – они – довольные, сытые, толстые – они меня боятся. Потому что мне уже нечего терять. Почти нечего. Кроме своей семьи. И мне становится понятно, почему, унижая свой народ правой рукой, левой они поощряют культ семьи – материнский капитал и все такое. Потому что человек, любящий свою семью, будет держаться за нее. Это последний якорь в государстве, которое относится к тебе как к рабу. Они не понимают одного. Того, что мы когда-нибудь снимем и этот якорь – зажмуримся и пойдем отвоевывать для своих сыновей нормальную жизнь.

Жизнь, в которой их внуки не будут искать дедов, брошенных на мусорных свалках. Жизнь, в которой можно работать, а не зарабатывать. Где не нужно быть эффективным, а можно быть полезным. Где можно уметь, а не иметь.

Чего это меня на философствование-то потянуло?

– Машина за останками придет пятого в обед, – продолжает Саша. Мне его жалко. Потому что он сам понимает маразм происходящего, но ничего сделать не может.

– А дальше?

– А дальше оставаться в лагерях…

– Саш, работать-то можно?

Мать твою… Можно ли хоронить людей?

– Разрешения до какого числа?

Администрация Кировского района Ленинградской области выдает разрешения на «земляные работы».

– Пятнадцатое.

– Шестнадцатое.

– Четырнадцатое.

Голоса вразнобой. Командиры сообщают – до какого числа они получили разрешение на поиск. Кто как просил – все, на всякий случай, «на попозже».

– А с найденными что делать?

– Как обычно, времянки.

Времянка… Нашли. Похоронить их не имеем права. Складываем останки в полиэтиленовый мешок. И снова закапываем около стоянки. На следующий год похороним. Когда можно будет. Когда чиновники разрешат.

Теперь понимаете, почему я все «чернею» и «чернею»?

Я не могу, не имею морального права хоронить только тогда, когда мне разрешат. Я имею право похоронить ребят тогда, когда я их нашел. Вернее, не так. Ребята имеют право лечь в домовины в любое время года и суток. Когда ОНИ захотят. А никак не хемули со снусмумриками. Потому что если бы не ребята – лунтики и пунтики сейчас работали бы оскопленными евнухами на фермах тысячелетнего рейха. Если бы вообще родились… Не помнящие родства и помнить не желающие… А ведь у одного из наших Главных деда тут нашли пару лет назад. Именно здесь. Под Синявино. Но ему, похоже, все равно.

А потом разговор идет об обычном – кто, где и как работает. Нормально работаем. Кто-то десять бойцов поднял. Кто-то еще ни одного. Саша подбивает итоги – на второе мая всей экспедицией подняли уже сто двенадцать бойцов. Опознанных мало. Очень мало. Один.

Грустно от этого. С другой стороны – это же не грибы. Они не растут снова и снова. И то, что каждый год их становится все меньше – это наша работа. Только я не представляю – как мы будем жить после этого Дня? Это как с солдатами. Воюешь, мечтаешь вернуться домой, дожить до Победы. Доживаешь. Возвращаешься. А дальше-то что?

А дальше надо жить тихой мирной жизнью. Где места для подвига гораздо больше. Где подвиг – не одноразовый рывок на амбразуру, а нудный и рутинный – ежедневный! – труд. Причем, как правило, никем не оцениваемый.

А ведь многие из тех, кто вернулись – так и не смогли перестроиться. Может быть, потому, что ничего не умели, кроме того, как убивать.

Так-то это страшно. Двадцатилетний пацан, который только и умеет – как правильно убивать. А ведь в мирной жизни нужно совершенно другое… И некому тебя научить этой самой мирной жизни.

У нас всех попроще. На войну мы ездим как в отпуск. Кто-то раз в год, кто-то два. Это здесь мы – Змей, Еж, Буденный, Белоснежка, Мать…

А дома мы – юрист, инженер, журналист, спасатель, педагог…

Так что все нормально с нами будет. Наверное. Если сможем остаться людьми, а не функциями.

Собственно говоря, на этом совет и заканчивается. Командиры разбредаются по своим отрядам, с привычной злобой ругая все и вся.

Сашка остается ночевать у нас. В землянке места достаточно. И мы идем к Ваське со Степой.

Там как раз решают – куда идти завтра.

Питерские предлагают идти на поле за дорогу. У них минаки классные – до пяти метров в глубину берут. А поле это – перепахано было после войны. Вместе со всем железом и людьми.