Алексей Ивакин - Прорвать Блокаду! Адские Высоты

Она боялась прийти к дому, которого больше нет. Боялась стоять и смотреть на огонь, сжирающий твой дом. Боялась превратиться в статую, исполненную молчаливым отчаянием.

А потом слово «артобстрел» стало привычным. Как неизбежная деталь жизненного пейзажа. К тому времени ленинградцы уже научились переходить на безопасную сторону, определять районы, по которым будут бить педантичные гитлеровцы. Ленинградцы выучили военное расписание смерти не хуже довоенного расписания трамваев.

А вот и двор…

Снова карабкаться по леднику подъезда, вцепляясь варежками в заиндевелые стены.

Страшно стучало сердце. Темнело в глазах. Острые иголки кололи изнутри по коже ладоней.

Главное – не поскользнуться. Поскользнешься – не встанешь. Ляжешь – умрешь. А умирать нельзя! Потому что только глупый человек может умереть, когда у него за пазухой целых двести пятьдесят граммов хлеба. Настоящего хлеба! Ну и пусть, что там жмых и целлюлоза. Главное – это хлеб.

В квартире – пусто. Мама так и лежит в кровати, скорбно приоткрыв рот.

Вика тщательно закрыла дверь в комнату.

Снова растопила буржуйку. Снова поставила греться воду.

И только потом достала хлеб, непроизвольно сглотнув слюну. Разрезала кирпичик на две части. Одну она скушает сейчас. Вторую оставит до вечера и разделит еще на две части. Вот тебе ужин, а вот тебе завтрак.

Вика покосилась на маму. Вдруг девочке почему-то стало стыдно, словно отобрала этот кусочек жизни у мамы.

Вот она лежит. Глаза ее закрыты, а рот открыт. Словно она просит хлеба. В какой-то момент Вике вдруг подумалось, что мама не умерла, а просто потеряла сознание, и если ей сейчас дать хлеба, то мама непременно проснется! Конечно же! Она просто не может проснуться! У нее просто нет сил, чтобы проснуться! Вика схватила обеденный кусок и на четвереньках поползла к кровати. Потом вскарабкалась на постель и легла рядом с мамой. Откусила сама кусочек, остальное ткнула маме в синегубый рот.

– Кушай, мамочка! Кушай!

Но мама упрямо не хотела брать хлеб из рук дочери.

«Какая же я дура! – сердито и отчаянно подумала Вика. – Она же спит! А раз спит, она же не может жевать!»

Вика откусила еще кусочек и начала жевать промерзлый хлеб. Не удержалась и проглотила жидкую кашицу, мгновенно провалившуюся в ненасытные глубины тела. Еще раз откусила…

Потом выплюнула – Боже, сколько усилий надо приложить к тому, чтобы выплюнуть хлеб! – разжеванную массу в узкую свою ладошку и осторожно поднесла к лицу мамы. Потом тягучей струйкой влила жизнетворящую густоту в ее рот.

После чего свернулась клубком и обняла маму, ткнувшись ей под бочок.

Девочка грызла хлеб, дожидаясь, когда мама проснется.

Девочка грызла хлеб. По потолку метались тени огня, отбрасываемые буржуйкой. Словно немое кино…

Девочка грызла хлеб и слышала, как кипит вода на печке.

Эти звуки, это бульканье преломлялись в ее дремотном, оголодавшем сознании в звуки человеческой речи, в биение сердца мамы.

А тени превращались в лица, в улыбки, в карусели…

– …На карусели будешь кататься?

– Буду! Папа! Купи мне мороженого! Только пломбир не бери, я крем-брюле люблю!

– Куплю, доча, куплю! А мама что у нас хочет?

– Хлебушка бы мне, Витя…

Эти слова грохотом разорвали дремоту.

Вика резко подняла голову.

Печка уже потухла. А мама так и не проснулась. В руке был зажат недогрызенный кусочек хлеба. Жаль, что горбушка не досталась. Корочка – сытнее…

Вика тяжело села на кровати. Машинально откусила еще кусочек. Потом еще один. Потом последний. Потом аккуратно слизала крошки с ладони. Только после этого снова посмотрела на маму. Все-таки она умерла.

Недавно они поссорились. Мама, словно бы в шутку, сказала Вике: «Когда я умру, сними с меня одежду и продай!» Вика от этих слов заплакала и стала кричать на маму. Кричала, что не надо было Юту отмечать как умершую, что можно было целый месяц жить по ее карточкам. А мама заплакала и сказала вдруг:

– Нельзя наживаться на мертвых!

Потом они обнялись и долго плакали уже вместе, но без слез. На слезы не было сил.

На пальто Юты они смогли выменять кусочек маргарина.

А теперь у Вики есть мамино пальто. Несколько кофт. И даже валенки. А это что? На шее мамы Вика обнаружила веревочку. До войны мама носила цепочку, подаренную на очередную годовщину свадьбы папой. А теперь – веревочку. А на веревочке – кольцо. Обручальное кольцо. Последняя драгоценность. Последнее, что осталось от мамы и папы для Вики.

Мама верила в то, что кольцо надо сохранить. Она не раз говорила Вике:

– Наш папа – летчик. Его сбили за линией фронта и он попал в плен. Когда мы победим – папа вернется домой. Как же он посмотрит на меня, если я его встречу без обручального кольца?

Вика сняла с мамы веревочку. Надела ее на свою шею. Спрятала на своей груди. Потому что пока кольцо с ней, то это значит, что папа – вернется! Он обязательно вернется, если Вика сбережет его. Если она не будет обманывать и наживаться на мертвой маме. Нужно сообщить, что мама умерла, чтобы ее хлеб достался всем, а не только Вике. Иначе папа – не вернется.

Самым трудным оказалось завернуть маму в простынь. Она уже закоченела, и руки-ноги не слушались. А у Вики не хватало сил, чтобы запеленать тело. Изрядно устала, когда снимала кофты и штаны. В конце концов, после нескольких перерывов, получилось.

Девочка, тяжело шаркая, вышла в коридор. Взяла санки. Поставила их у кровати. На этих санках они весело катались с горок прошлой зимой. На этих санках они везли Юту несколько дней назад. Теперь вот маму… Теперь надо примотать к ним веревкой белый кокон. А это еще сложнее. Пришлось даже отрезать еще хлеба, чтобы чуть-чуть восстановить силы.

Папа, папа… Где ты, папа? Почему ты так долго не идешь? Почему ты не спас твоих девочек? Юта – умерла. Мама – умерла. Осталась одна Вика. Где же ты, папа?

А хлеб надо взять с собой. Нельзя его оставить здесь. В пустоте и одиночестве.

Санки заскрипели по каменному полу. Как же тяжело одной тащить…

В прошлый раз их спускали вниз, придерживая, что было сил, вдвоем. Теперь Вика одна, а мама тяжелее Юты. На первом же пролете девочка поскользнулась, и санки с грохотом полетели вниз, хрустко ударившись мамиными ногами о стенку.

Потом еще один пролет. И еще, и еще…

Вика подтаскивала санки по лестничной площадке, а потом просто сталкивала их вниз. Они скакали на ледяных неровностях, и гулкие звуки эхом разлетались по подъезду.

А теперь тоже трудное – выйти во двор. Дверь была на пружине. Мальчишки раньше любили со всей силы оттянуть ее и хлопнуть так, чтобы на верхних этажах было слышно. За это на них все ругались, но особенно дядя Марат. Парадное заколотили еще в октябре. Дядя Марат успел пружину перенести на черный выход.