Василий Веденеев - Человек с чужим прошлым

— Извините, у меня много дел, — поднялся Байер, надевая черную фуражку с серебряным черепом на околышке. — Советую внимательно смотреть за своим сейфом, господин Ругге. Ключ уже сделан, и он у преступника. А каждый враг рейха — преступник! Хайль Гитлер!

Абверовцы, вскинув руки, молча ответили на приветствие и еще несколько секунд стояли после того, как за начальником СС и тайной полиции закрылась тяжелая высокая дверь кабинета.

Поза была жутко неудобной — легко ли стоять на носках широко расставленных ног, упираясь в кирпич стены только кончиками пальцев крестом раскинутых рук. Скоро начали затекать ноги, заломило в пояснице, хотелось плюнуть на все и тихо опуститься на серый бетонный пол. Но перед глазами, устало прикрытыми воспаленными веками, вставало видение злобно оскаленных, блестящих от слюны клыков овчарки.

Он умел расправляться с собаками — порвет, конечно, руку, но и ей не поздоровится: короткий взвизг и сломан хребет. Но потом Ругге сломает хребет ему. Зачем это нужно? Нет уж, лучше потерпеть. Сколько? Это известно только господам из абвера, но никак не бедному Тараканову-Сомову, враскорячку стоящему у стены подвала.

До чего же ломит в паху…

Может быть, он зря стоит здесь, как послушный телок, приготовленный на заклание, ожидая своего палача? Шмидт — мужик здоровый, Владимир Иванович на занятиях убедился в тяжести его кулака и силе натренированных мышц — насмерть может забить. Как им объяснить тот страх, который испытывает затравленный человек, не имеющий больше родины и вынужденный продавать себя чужим спецслужбам? И поймут ли его они — уже подмявшие под себя половину Европы, везде чувствующие себя хозяевами? Нет, могут не понять и не поверить.

Так что же, пока не поздно, прыгнуть на собаку, потом к двери, попытаться расправиться с охранником, взять его оружие и… подороже продать жизнь? Куда побежишь из замка с глухим двором, по углам которого стоят вышки с охраной, вооруженной пулеметами? Ну, вырвешься — один шанс на тысячу, — а потом? Кинуться к любовнице Марчевского и попросить спрятать, или в костел Святого Рафаила, к Ксении и ее дяде? Нужен он им всем…

Словно поставив точку под его невеселыми мыслями, гулко стукнула дверь подвала. Голос Ругге отозвал собаку.

— Можете повернуться.

С трудом опустив затекшие руки и боясь шевелить болевшим от удара плечом, Тараканов обернулся. Сзади него стояли Ругге и Шмидт. Инспекторов из Берлина не было.

— Мы проверили ваши слова, — подполковник показал в улыбке золотые коронки. — Это правда, Тараканов. Если не возражаете, мы будем продолжать называть вас по этой фамилии.

— Не возражаю, — Владимир Иванович устало опустился на пол.

— Пойдемте! — гауптман Шмидт помог ему подняться. — Отведу к врачу.

— Спасибо.

— Не обижайтесь, Тараканов, — вслед ему проговорил начальник абверкоманды. — Война! Вечером Шмидт поедет в город. Можете тоже встряхнуться…

Желание встряхнуться высказали также Дымша и Выхин. Тараканов чувствовал, что им обоим не терпится расспросить его о «беседе» в подвале: как с ним говорили, о чем? Счастье этих дурачков, что сегодня до них не дошла очередь: у Ругге или, скорее всего, у инспекторов из Берлина, изменились планы.

«Ничего, голубчики, — глядя на них, утешил себя Владимир Иванович. — Еще попотеете под палочкой Шмидта и постоите под охраной собачки Ругге. Наверняка, у каждого из вас есть темные пятнышки в биографии, о которых вы предпочли не сообщать своим новым хозяевам; не я один такой счастливый, вас тоже помотало по белому свету, а господа немцы горазды жилы тянуть и выкапывать забытые подробности давних событий. Потом я посмотрю на вас…»

Гауптман Шмидт был, как всегда, ровен в обращении, словно и не он несколько часов назад собирался сделать из Тараканова отбивную. Усадив компанию в свою машину, он довез их почти до центра города, высадив недалеко от вокзальной площади.

— Ну что, двинем в кабак? — глядя вслед отъехавшему автомобилю, предложил Тараканов. — Я сегодня вроде именинника.

— По этому поводу стоит упиться как сапожники, — засмеялся Выхин.

— Сначала поставим свечку Пресвятой Деве, — серьезно заметил Дымша. — Сегодня мы были избавлены от тяжкого испытания.

— Откуда вдруг такая набожность? — Удивился Вадим. — Раньше, помнится, Пресвятой Деве вы предпочитали отнюдь не святых?

— Не богохульствуйте, — насупился пан Алоиз. — Если хотите, пошли в костел вместе или скажите, где будете, я поставлю свечку и приду.

— Не рассчитываю на заступничество святых, — ухмыльнулся Вадим. — Это не слишком надежные покровители.

— У него уже есть один, — подмигнув, сообщил Тараканов. — Самый главный командир над всеми покойниками.

— Езус Мария! Ничего святого! — патетически воскликнул Дымша. — Ждите меня в гражданском кафе!..

«Сопляки, — думал он, шагая к ближайшему костелу, — придет время, попомните мои слова: будете рады кому угодно свечки ставить…»

Штубе, сидевший в темном «адлере» рядом с молодым водителем в штатском, повернулся к человеку, курившему на заднем сиденье.

— Тех двоих отдайте первой группе, а за поляком поставьте наблюдение поплотнее, чтобы не вырвался. Докладывать каждые полчаса.

Мужчина кивнул и, потушив в пепельнице, прикрепленной к дверце, недокуренную сигарету, вышел из автомобиля…

Костел был почти пуст — только на передних скамьях, ближе к алтарю, сидело несколько старух. Что-то тихо говорил ксендз, потом заиграл орган. Величественная и скорбная мелодия поплыла под высокими сводами, заставив набожных старух часто креститься.

Дымша пробрался к свободной скамье и сел посередине, положив руки на колени. Как же он устал, кто бы только знал, как он устал! И еще сегодня такое нервное напряжение. Обошлось? Кто знает, что на уме у Ругге и приехавших из Берлина? Хочется рассчитывать на лучшее, но готовиться всегда следует к худшему — золотое правило.

Вспомнился давно покойный дядя, который не признавал никаких молитв, кроме одной — он всегда твердил в костеле: «Боже, дай мне разум сделать то, что в моих силах, не делать того, что не в моих силах, и научи меня отличать одно от другого». Маленького Алоиза эта молитва смешила и пугала, но теперь, по прошествии стольких лет, когда он наконец-то понял цену и смысл жизни, дядина молитва показалась ему верхом мудрости человеческой.

Как просто и правильно — делать, что можешь, не делать, чего не можешь, и научиться отличать одно от другого. Только, как научиться, у кого? Вечно вляпаешься в то, что тебе делать не следовало, и забываешь про то, что нужно было бы сделать. А уж об умении отличать одно от другого и говорить не стоит — жизни не хватит научиться, если пан Бог не подскажет. А он никак не хотел подсказать Дымше, ну никак.