Борис Витман - Шпион, которому изменила Родина

— А мы его не застали, он в город уехал. А пропуск твои мы, переводчице показали, она и перевела…

Я вышел из подвала, преодолев, казалось бы, все. что можно преодолеть, зашагал по дороге в город, очертания которого уже виднелись вдали.

За время длинного, долгого и опасного пути все мои мысли были подчинены одной цели — дойти! Теперь же, когда эта цель, наконец, была достигнута, возникла новая, не менее сложная проблема…

Как ни мал был город Сумы, но искать в нем конспиративную квартиру, без пароля, без явок, было делом почти безнадежным.

Дальше, однако, мне идти было некуда.

Я бродил по улицам и не знал, что предпринять? Так я очутился на городском базаре. По случаю воскресенья здесь было много народу и не составляло труда затеряться в толпе. Меня мучил голод, он, казалось, выворачивал мне все внутренности наизнанку. Мысли неизбежно возвращались к еде, мешали сосредоточиться на чем-либо другом. Попросить кусок хлеба я не решался, открытое воровство было для меня немыслимым, а из-за подозрительного вида я не мог найти даже случайной работы.

Гак, совершенно обессиленный, я добрался до сквера и, чтобы не упасть, опустился на скамейку. Девушка, сидевшая на этой же скамейке, тут же поднялась и пересела на другую. Не знаю, сколько времени просидел я в сквере, но вечерняя прохлада напомнила мне о том, что надо подумать о ночлеге.

На окраине города я нашел заброшенный дом В нем и устроился на ночлег. Лежанку соорудил из старых досок. А поужинал яблоками-дичками из заброшенного сада.

Следующий день прошел так же в блужданиях… Но я все еще надеялся на невозможное

В городе было много военных. Офицеры и солдаты вермахта, фельджандармерии вечерами прогуливались по улицам и скверам. Сначала я избегал встреч с ними, но потом подумал, что смогу узнать что-либо из их разговоров, и стал держаться поближе к людям в униформе Я сознавал рискованность такого поведения и все же решился из-за безвыходности положения Но ничего существенного я так и не узнал. Судя по всему, в этом районе оккупантам пока жилось спокойно. Сначала я предположил, что база нашей разведки переведена в другой район, но, поразмыслив, пришел к другому выводу Поскольку это была перевалочная база для разведгрупп, направляемых в тыл противника, какие либо активные действия в этом районе могли помешать выполнению более важных заданий. Получалось, что Сумы в этот период, скорее всего, были специальным районом относительного затишья.

Как и следовало ожидать, мое поведение не осталось незамеченным Я ходил за жандармами, а они уже следили за мной.

Когда на четвертый день пребывания в юроде я выходил утром из своего пристанища, меня схватили и швырнули в закрытый фургон…

Я стоял перед гауптманом в его кабинете на втором этаже фельджандармерии.

Допрос начался необычно. Вместо вопросов, кто такой. откуда и т. п., гауптман спросил по-немецки, сколько мне лет? Я сделал вид, что не понял. Тогда он повторил его по-русски, внимательно наблюдая за мной сквозь слегка прикрытые, ресницы. Я уменьшил свой возраст на три года.

— Значит, ты имеешь десять классов, — не то утверждая, не то спрашивая, произнес он. — Тогда ты есть образованный человек и должен понимать по немецки У вас ведь в городских школах учили немецкий язык, а ты, как я вижу, есть городской житель. — продолжал он в том же духе. — Мне как раз нужен образованный русский молодой человек. Ты вероятно, голоден? — снова по-немецки спросил он и, не дожидаясь ответа, вынул из стола бутерброд и протянул мне.

Я принялся уничтожать его.

В кабинет вошел посетитель, покосился на меня и передал жандарму листок бумаги. Но тут же понял, что пришел не в самое подходящее время, попятился назад со словами: «Зайду потом» — и вышел из кабинета.

Гауптман повертел листок и протянул его мне.

— Посмотри, что он там пишет? — Это уже походило на проверку.

С первых же строк стало ясно, что у меня в руках донос на подпольщиков, случайно обнаруженных этим добровольным сыщиком. Хотя донос был написан по-украински, я сумел разобрать адрес явочной квартиры.

От волнения у меня перехватило дыхание, и я не мог вымолвить ни слова. Это не ускользнуло от внимания жандарма. Он отобрал листок.

— Что там написано? Отвечай!

Я ответил, что не понял содержания, сослался на незнание украинского языка и неразборчивость почерка. Но жандарм был не глуп. Его добродушие улетучилось. Он сунул донос в ящик, смерил меня взглядом и вышел из-за стола… «Сейчас ударит», — подумал я. Но в этот момент зазвонил телефон.

По тому, как жандарм вытянулся и побледнел, несколько раз повторил одну и ту же фразу: «Jawohl [4] Так точно! (нем.). !» я понял, что он говорит с высоким начальством и случилось что-то из ряда вон выходящее.

Была объявлена тревога. Гауптман покрикивал, отдавал распоряжения. Обо мне временно забыли. Чувствовалось, что здесь, вдали от фронта, жандармы привыкли к сытой, спокойной жизни и эта тревога застала их врасплох. Гауптман со словами: «А с тобой я еще поговорю по возвращении!», велел запереть меня в карцер. Карцером оказался обыкновенный чулан здесь же, на втором этаже. Зарешеченное окошко под самым потолком выходило в коридор.

Снизу с улицы донесся шум моторов, и вскоре все стихло. Нужно было что-то делать, пока жандармы не вернулись.

В коридоре послышались шаги. Я подпрыгнул, ухватился за решетку окошка, подтянулся и увидел охранника. За ним шла уборщица с ведром и щеткой. Охранник подошел к кабинету гауптмана, отпер дверь и впустил туда женщину, сказал, чтобы позвала его, когда закончит уборку. Йогом он подошел к двери карцера, подергал ее, убедился, что она заперта, и удалился. Я слышал только стук кованых сапог на лестнице… Подождал немного и тихо окликнул женщину — попросил напиться. Она подставила скамейку, встала на нее и просунула между прутками решетки кружку с водой. Женщина оказалась словоохотливой. От нее я узнал, что все жандармы вместе с начальником на машине и мотоциклах уехали кого-то ловить. Оставили только часового снаружи здания и дежурного унтер-офицера на первом этаже. Она даже принесла мне небольшой кусок хлеба с сыром. В ее действиях и словах чувствовалось желание помочь мне.

Я наскоро подкрепился и принялся расшатывать решетку. Женщина все еще убирала и громыхала своей шваброй. Окошко было высоко, и действовать приходилось, повиснув на одной руке После долгих усилий мне удалось оторвать сначала доску, а потом и крепление решетки.

Пока я возился, снизу дважды поднимался дежурный проверить, как идет уборка. О его появлении меня предупреждал звук его же шагов.

Сознание того, что теперь я могу найти товарищей, предупредить их о грозящей опасности и даже, может быть, связаться с разведцентром, придавало мне решимости. Я понимал, что донос, пока его еще не прочли, необходимо уничтожить, а еще лучше — захватить с собой.