Иван Днестрянский - Раненый город

Значит, продолжение пира оставлено на мое усмотрение. Выхожу из квартиры следом за ним. На лестнице он поворачивается.

— Вот что, Эдик. На этот раз перемирие может состояться. Я с утра у бати уже на раздаче цеу был. Речь идет о полном отводе войск к первому числу и затем о совместном наведении порядка с миротворцами. Они уже прибывают. С нашей стороны на совместное наведение прочат исключительно МВД. Завтра нам обещают смену, и я настоятельно рекомендую тебе мотать в Тирасполь.

— Нет уж, дудки!

— Послушай…

— Паша!!! Ты о чем?! К перемирию какая, к черту, смена? Не дадут ведь никого! Оставить тебя с босяками — и в Тирасполь?!

— Заткнись и слушай! Засветишься до первого числа или после, как там выйдет, — обратно на наведение порядка не попадешь как активный участник боевых действий! А ты здесь, я кумекаю, будешь нужен, и даже больше, чем сейчас! Это — во-первых! Во-вторых, пойми меня правильно, нервы у тебя стали ни к черту, дергаешься весь. Несколько дней отдыха я бы тебе сейчас рекомендовал.

У меня екает внутри, и по спине разливается противное ощущение.

— Паша, ты что, считаешь, я струсил?!

Али-Паша смотрит и покровительственно улыбается.

— Нет, Эдик, в мыслях не было. Тебя уже не напугать войной. Но все же ты недолго на ней. Знаешь только, что после одурения, в котором хлопают новобранцев, после того, как иные бегут обратно при первой возможности, втягиваешься в нее, устаешь и от усталости привыкаешь. Как будто успокаиваешься, начинаешь чувствовать себя нормально… Но затем усталость и нервы берут свое, волнами, у каждого по-своему. У одного через месяц крышу начинает рвать, у другого — через два, у третьего — через три. Люди не железные, потихоньку гнутся, особенно когда за спиной не положенные тылы, а воровство и вонючая политика. Это не трусость, о ней забудь! Смог держать себя в руках до сих пор, сможешь всегда! Но отдыхать нужно. Игнорировать усталость, переходить ее предел нельзя. Это уже не храбрость, а дурость! Все пройдет, если дать человеку отдохнуть. А страх… Вот когда совсем кончится война, будешь с полгодика спать спокойно в своей постели, тогда и придет, задним числом, настоящий страх! Я знаю… — Али-Паша невесело усмехается, и продолжает:

— Думаешь, я не боюсь? Еще как иногда! Аж ноги ватными делаются! И тогда первая мысль — не подать виду. Верно? Поэтому нам самих себя не видно. Только со стороны смотришь и начинаешь догадываться, что человека вот-вот может рвануть. Я же видел, как ты торчишь в трансе, а потом срываешься, как на пожар! Добро бы от мулей бежал, а то на мулей, — пытается пошутить он. — Так и пулю получить недолго. Ты уж посмотри за собой, а? Не казни себя, сделал все что мог и даже больше. Чудо, что вам вообще удалось тогда отойти! И соглашайся. По душам с тобой говорю, как когда-то со мной мой батя, в Афгане.

— У тех, кто Отечественную ломал, такой возможности не было, почему же я должен пользоваться ею? — упрямо возражаю я.

— Да потому, что я в Афгане ею пользовался! Сейчас не Отечественная война, и такая возможность есть. Не использовать ее глупо. Чрезмерный риск и предрассудки, больше ничего! Подумай!

— Подумаю, — уклончиво отвечаю я.

— Думай! И не только об этом, но и о том, с чего я начал: что каждый должен быть не там, где ему захотелось, а там, где он больше нужен! А за меня на будущее не волнуйся. Справлюсь! Ну, я погнал. Иди, пей с ребятами бутылку, они заждались уже. Если не ошибаюсь, у них еще в загашнике есть. Только не переборщите!

Возвращаюсь на кухню. Так и есть. До того заждались бедные, что у них уже и рюмки пустые. Только моя стопка, полная до краев, стоит сиротливо. Смешали «Викторию» с «Дойной» как божий дар с яичницей. Молчат. Гадают, с чем вернулся, не рубану ли им праздник.

— За что пили? — спрашиваю. Потом соображаю, что это — третья. Молча выпиваю ее до дна.

Тятя тут же щедро, по ободок, разливает снова. За счастье! Есть ли оно? Почему-то вспоминаю, что есть в Луганской области такой город — Счастье. Никогда там не был, но это название на карте меня всегда завораживало. В три приема уходит и эта бутылка. Быстро употребленный алкоголь ударяет в голову и вышибает дурные мысли. Цель достигнута. Теперь пора притормозить…

— Сколько там у тебя еще в подполье, — спрашиваю Тятю, — только честно?

— Три!

— Все — «Дойна»? Богато!

— Нет, две — «Белый аист».

Прикидываю в уме: полтора литра коньяка на семь рыл — ситуация вроде контролируемая. Кроме того, в качестве последнего маневра можно пригласить Сержа и Жоржа. Даже те, кто будет этим откровенно недоволен, не рискнут возражать против угощения боевых друзей. А картошки и хлеба уже нет.

— Хлопцы, берите коньяк, орехи, мед — и айда в зал! — командую я.

Гремят табуреты. Дождавшись, пока все повернутся спиной и вытянутся гуськом по коридору, Тятя наклоняется ко мне.

— Слыхал, ты без камуфляжа остался? — дыша в ухо, тихо спрашивает он. — Мою щеку щекочут поредевшие Тятины кудри. В молодости он, видать, парень был хоть куда!

— Да, Тятя, конфуз вышел…

— Ну так можешь оставить себе этот, что я дал. Племяшу подарок готовил, а он отказывается. Говорит, этого добра у них навалом…

Благодарю его, и для усиления чувств хлопаю по плечу. Ну вот, решилась проблема. Не то пришлось бы рядиться в не по размеру тряпье. Ходить как пугало и оправдываться… Известно, нет хуже командира без причины одетого так, словно его бешеные румыны за штаны и подол рвали. В несколько минут рокировка завершена, и воинство располагается в зале на кушетках и мягких креслах.

Брошенная хозяевами трехкомнатная квартира, в которой мы обитаем, неплохо обставлена, и, несмотря на визит молдавских волонтеров или других грабителей, которые унесли из нее бытовую технику, продолжает иметь зажиточный вид. Хорошая мебель, ковры. Объемистый книжный шкаф, а в нем хорошо подобранная библиотека, кое-что из которой с наступлением относительного затишья мне удалось полистать. И, что ценно для нас, — в стенных шкафах коридора и в мебельной стенке в зале полным-полно чайных сервизов и разной другой посуды. Мы ее не моем, а швыряем после использования в те же шкафы, откуда берем. Воды-то не хватает. Но главное, что определило ценность квартиры для постоя, — это наличие в кладовой двух ящиков свиной тушенки, мешка лущеных орехов, литров двадцати искусственного меда да изрядного количества круп. Продукты, как и книги, мародеров не заинтересовали. С конца марта вокруг Бендер было неспокойно, и хозяева, видимо, запасались, чем могли. Тушенка оказалась жирная, приелась быстро, но все равно для нас это было богатство, позволяющее относительно сыто существовать уже неделю.

В трех подъездах дома жильцов ни души, и только в дальнем, четвертом, пара почти не ходячих стариков-пенсионеров и с ними симпатичный мальчонка трех лет — Антошка, судя по всему, круглый сирота. Бежать от войны им было не под силу и некуда. Они тоже у нас на довольствии. Обычное дело. Точно так же, как мы, соседний отряд помогает одинокой бабке с неходячим сыном-инвалидом… По мере удаления от линии соприкосновения сторон оставшихся в своих домах и квартирах жителей становится все больше. В самом центре города люди на улицах не редкость. В последнее время возобновилась торговля на рынке. Но это в одном-двух километрах от передовой. А в нашем квартале, который три недели подпрыгивал от грохота, пока румынва в двухстах метрах отсюда рвалась в центр и непрерывно колошматила по нам, нервы у самых твердых людей не выдержали, и остались только самые безнадежные. Вспомнив о них, спрашиваю Тятю: