Юрий Стукалин - Убей или умри! Первый роман о немецком снайпере

Высвобождаю руку, смотрю на часы. Бой длится уже семь часов. Значит, проспал я часов пять. Что ж, неплохо. Силы мне понадобятся. Судя по тому, как сместились отзвуки боя, русским, похоже, удалось овладеть нашими позициями. Во всяком случае, гул стрельбы явно отдалился. Неужто вермахт оставляет траншеи первой линии обороны?! Не хватает только оказаться отрезанным от своих чудовищной толпой противника! Что мне тогда предпринять? Как выбираться отсюда и куда? От подобных мыслей ощущаю мерзкий холодок в животе. Разметают Иваны наших, погонят, и где их тогда искать? Остается только молиться, чтобы наши удержались.

Бой постепенно стихает, взрывы все еще сотрясают землю, стрельба продолжается, но уже не так интенсивно. День близится к закату. Во время сумерек можно потихоньку начать пробираться к нашим рубежам. Самое сложное — преодолевать открытые участки, но вечерний сумрак будет моим помощником.

Подкрепляюсь шоколадными конфетами с первитином, делаю пару глотков из фляги. Голод дает о себе знать, но я давно привык довольствоваться малым. Прошли те времена, когда из-за отсутствия еды я впадал в отчаяние. Война научила выживать в любых условиях. Мальчишкам-новобранцам, которых бросают в эту бойню, гораздо тяжелее. Особенно когда по прибытии на фронт эти юнцы начинают понимать, насколько действительность отличается от бравурных выпусков кинохроник «Ди Фронтшау», и что они не доблестные солдаты Третьего рейха, а всего лишь пушечное мясо.

Стрельба стихла как-то разом, над лесом нависает странная тишина. Где-то вдали иногда раздаются отдельные автоматные очереди и взрывы гранат, но уже ясно, что битва закончена. Думать, о том, кто в ней победил, не хочется. Впрочем, и так понятно, что русский медведь намял нам бока. Вне зависимости от результата, нужно скорее попасть к своим. Солнце садится, раскрасив верхушки деревьев в багряные тона. Темнеет в этих краях быстро.

Осторожно выбираюсь из оврага, стою, прижавшись к толстому стволу дерева, прислушиваюсь и осматриваю окрестности. Чисто. Медленно двигаюсь вперед, лавируя между деревьями. Карабин держу на изготовку, но главным моим оружием станут теперь мои навыки. Все, что мне необходимо, это скрытно дойти до кромки леса и разузнать обстановку. Особых надежд не питаю, но вдруг нашим все же удалось удержать позиции.

Как же наше командование после стольких побед в Европе так позорно провалило эту кампанию? Я лично иллюзий давно не питаю, молюсь только, чтобы война закончилась у границ Германии и русские не вошли на нашу территорию. Как бы ни тужилась пропаганда, мало у кого возникают сомнения, что нас гонят с этой земли. Постоянные перебои с продовольствием, боеприпасами, почтой, наконец! Рейх выжимает все оставшиеся соки из страны, пытаясь противостоять натиску русских. Все в Германии закручено в этом дьявольском маховике под названием Восточный фронт. Женщины, старики, дети. Западный фронт доставляет неудобства, но скорее как назойливая муха, не дающая покоя постоянным жужжанием. Здесь, на Востоке, все иначе.

Я на Восточном фронте с самого начала кампании. Радовался первым успехам, первым блистательным победам, был глуп и неопытен. Но уже в ноябре сорок первого года, замерзая под Москвой, даже я понимал, что не учтен один важнейший, решающий фактор! И имя этому фактору — русский. Плевать на морозы! К ним можно привыкнуть, их можно перетерпеть. План «Барбаросса» был почти идеален. Мы вихрем пронеслись по Советскому Союзу, и никто не рассчитывал зимовать тут. Многие солдаты сдавали шинели в обозы, и жалели об этом в декабре, обматываясь тряпьем и газетами. Мы наткнулись на стену. Безоружную, малограмотную, полуголодную, но твердокаменную стену! Красная Армия быстро училась на своих ошибках, иначе Третий рейх давно бы делил эти громадные территории на жирные куски. Я видел много атак иванов. Создалось впечатление, что тут не переводятся люди. Советское командование расточительно, но оно добивается своих целей. Русских как песчинок в пустыне. Ни одна песчинка не имеет ценности, но если вас завалит кучей песка, попробуйте выбраться. Она просто погребет вас под собой, и вы сгинете под ее тяжестью. А если эти «песчинки» еще и дерутся так самоотверженно, упорно и свирепо, если они готовы ценой собственной жизни остановить вас, никакая армия, никакое оружие не поможет. Однажды наступит миг, когда они переломят вам хребет. Уже тогда я понимал, как нас обманывали, когда говорили, что на Востоке мы столкнемся со стадом безропотных скотов, подчиняемых жидо-большевистской гниде, и победа будет легкой. Скоты так не воюют, не защищают с такой яростью свою землю.

А потом начались поражения. Страшные бои в Сталинграде, где мне посчастливилось не участвовать, показали нам всю ничтожность обещаний берлинских бонз. Я вдоволь наслушался душераздирающих рассказов тех немногих бедолаг, которым удалось вырваться оттуда. Сотни тысяч наших солдат в Сталинграде были преданы верховным командованием, брошены на растерзание русским, доведены до отчаяния голодом и лютыми морозами. Пока бонзы отсиживались в тепле, наши обезумевшие от голода солдаты жрали вареные в котелках ремни.

Но мне придется и дальше воевать. И не потому, что присягал на верность фюреру. Мне глубоко на него плевать. Я больше не верю ему. Мне придется сражаться, чтобы не дать русским возможности прийти на мою землю и добраться до моей семьи. После того что мы сделали с их страной, будет ли нам пощада, когда мы проиграем? У меня было много времени подумать над этим, поставить себя на их место. Я бы не простил. Стер бы всех с лица земли, не оставив ни одного города, ни одной деревушки, ни одного дома. В этой войне нет правил, и не будет их до ее конца. Нет таких понятий, как воинская честь. Я могу назвать лишь несколько человек среди известных мне офицеров, имеющих хоть небольшое представление об офицерской чести. Капитан Бауер один из них. Будет жаль, если он погиб в сегодняшнем бою.

Прячась за деревьями, добираюсь, наконец, к краю леса и внимательно осматриваю через половинку бинокля наши прежние позиции. Поле перед ними усеяно трупами и сгоревшей техникой. Солнце уже скрылось, в небе повисла полная луна. Слабая надежда, что полк удержался, исчезает. Из траншей доносятся звуки аккордеона и пение. Иваны празднуют свою победу. В небо взлетают осветительные ракеты, и я хорошо вижу зеленые каски. Странно, но жгучей, испепеляющей ненависти к врагам я не испытываю. Война есть война. Она давно притупила мои ощущения. Вероятно, защитная реакция, чтобы не сойти с ума.

Русские мне настолько хорошо видны, что могу снять любого из них, но делать этого не стану. Выдать себя, а потом бегать от них по лесам? Бессмысленное и опасное занятие. Штайнберг наверняка бы подстрелил парочку. Но потому я еще и жив, что не Штайнберг.