Владимир Першанин - Штрафник из танковой роты

— Запишем тогда так. Подбит бронеавтомобиль системы «Хорьх», уничтожено девять немецких солдат. Получивший многочисленные повреждения танк БТ-7 был подожжен лично рядовым Волковым А.Д. Находившийся вместе с ним старший сержант Волошин Игорь Макарович получил смертельные ранения и погиб смертью храбрых на окраине села (Князьков назвал по карте село, название которого я не запомнил). Распишись.

Я расписался. Лейтенант уже собирался встать, потом глянул на меня:

— А про дружка твоего, Кутького-Закутного, что написать? Самовольно оставил батальон, то есть дезертировал. Или без вести пропал?

— Не знаю, — ковырнул я землю носком сапога.

— Зато я знаю. Закутный Павел совершил дезертирство, и ты не предотвратил это преступление. Ладно, идем.

И снова долгий путь через голый октябрьский лес. Раненого сержанта Кружилина мы несли на самодельных носилках, меняясь каждый час. В книгах о людях, выходивших из окружения, особенно изданных в шестидесятых-восьмидесятых годах, этот путь нередко представлялся как полный схваток и отчаянных прорывов. Мелькало даже что-то приключенческое. Все же тыл врага, а значит, неизбежные схватки, дерзкие нападения на вражеские посты.

Окружение — штука тяжелая. Раненый был один, а нас восемь. Вроде и нести не так трудно. Но все танкисты получали контузии. У Войтика не гнулась рука. Кто-то оглох. У старшины Шуваева были обожжены ладони. Носилки мы сплели удобные, легкие, но вскоре убедились, что даже по часу нести не можем. Менялись каждые сорок минут. Два человека — головной дозор, двое — прикрытие.

Какие к чертям засады, если мы к вечеру едва тянули нашего Васю Кружилина. Хорошего механика-водителя, веселого мужика, любившего рассказывать анекдоты. В основном про хитрых жен и мужей-рогоносцев. Я его не очень хорошо знал, но сейчас мы как родные стали. И Вася Кружилин, улыбаясь через силу, что-то пытался рассказывать, но тяжелая рана доставала его непрерывной болью до такой степени, что он начинал тихо по-щенячьи скулить. Знал, что любой звук в лесу нас выдаст, и терпел, как мог.

Мы выходили из окружения восемь суток. Пересказать я их не смогу. Врезались в память отдельные дни и эпизоды. Как мы хотели переночевать в скирде соломы. Уже в темноте начали копать норы, но метрах в ста с небольшим оказалась дорога. Прошла одна машина, другая, потом целая колонна. Шли внаглую, с включенными фарами. Даже громкие голоса слышно было. Мы замерли, ожидая пулеметной очереди по скирде, или того хуже — немцы решат проверить, есть ли здесь кто. Но завоевателям было не до нас. Колонна прошла, не останавливаясь. Наверное, торопились на теплую ночевку.

А мы отошли в лес и, наломав сосновых веток, сбились в кучу, пытаясь согреть друг друга. Холод не давал заснуть. Я погружался в забытье, но через полчаса просыпался. Трясся, бегал, чтобы согреться, а потом наступала моя очередь идти на пост. Утром чувствовал себя разбитым, как кляча. Съел свою крошечную порцию масла, уже без хлеба, и взялся за носилки. В тот день впервые выпал мелкий снег и вскоре растаял. А мы менялись, передавая друг другу носилки уже каждые полчаса.

Шли по бездорожью. Сунулись было на колею, где легче было идти, но послышался шум мотора, и мы торопливо убрались в чащу. Правильно сделали! Проследовали два грузовика и машина поменьше.

Сколько там было немцев — неизвестно, но уж не менее десятка. Сытых, здоровых, наверняка с пулеметом, готовые встретить огнем нашу измученную, с воспаленными ранами группу. Много нас выходило той осенью из окружения. А если выходят, то собираются воевать. Значит, надо добивать азиатов, не жалея патронов.

В ночь рискнули переночевать в небольшой деревеньке. Выбрали дом на отшибе. Шуваев сходил на разведку. В телогрейке, шапке без звезды, в карманах наган и граната. Убедился, что немцев в селе нет. Тогда мы осторожно двинулись всей группой. Постучали в дом на краю, где прямо за огородом начинался сосняк. Хозяин сразу заявил, что в селе немцы.

— Врешь, гад! — выругался старшина. — Я целый час наблюдал. Нет здесь никаких немцев.

— Ну, не германцы, так полицаи, — оправдывался хозяин. — Я вам харчей вынесу, а вы уходите. В лесу ночуйте.

Прозвучало как издевательство. Мы ночь от холода не спали и сюда едва притащились, голодные, усталые, а нас опять в лес гонят. Лейтенант Князьков, в туго перепоясанном ватнике, с кобурой, не сдержавшись, с маху втолкнул хозяина в глубь двора, где заливалась лаем собака.

— Заткни ее и сам заткнись, если жить хочешь!

Вошли вслед за хозяином в дом, оставив одного на карауле. Я видел, что наш лейтенант едва сдерживался. Находило на него такое. Пошарив в кармане, вытащил червонцы, которые не взял бригадир Иван Никифорович.

— Вот деньги. Накормишь бойцов Красной Армии. Мало или хватит?

— Не надо. Накормлю и так.

— За деньги накормишь и на постой возьмешь на ночь. Как гражданин, обязанный помогать сражающейся Красной Армии. Согласно закону. Это я тебе говорю, как лейтенант, командир роты. — Веско прозвучали слова Князькова, готового сорваться в любую секунду.

— Сколько полицаев в деревне? — продолжал Князьков.

— Двое или трое. Да они еще не полицаи. Вроде охраны. Германцы их за порядком следить назначили.

— И винтовки дали?

— Не-е… без винтовок пока.

— Ну, так мы твоих полицаев, хоть с автоматами, в капусту посечем и тебя заодно, предателя. Молись Богу, чтобы никто не сунулся. И дом твой сгорит со всем отродьем.

Мужику было лет сорок. По возрасту в армию подходящий. Опережая вопрос, хозяин сказал, что не призван по болезни. Жена, шмыгая по дому, быстро собирала на стол.

— Фельдшер в селе есть? — спросил Войтик.

— Нет. В районе только.

— Ну, что, Василий, потерпишь? Перекусим сначала, а потом я тобой займусь.

— Вытерплю, — ответил Кружилин. — Самогону пусть нальет, боль снять.

Хозяйка поставила на стол чугун картошки. В большом блюде принесла капусты и несколько огромных мятых огурцов. Сало хозяин резал сам: старое, желтое, пахнущее свечкой, наверное, прошлогоднее. Потом нарезал хлеба. Выпили по стакану самогона и в пять минут смахнули со стола все содержимое. Оголодали. Деньги мужик вроде и не взял, а переложил на подоконник.

— Вари еще картошки, — позвал он жену.

— А куры, что, не несутся? — поддел его Войтик — Пожарь для раненого яишню.

Меня послали в караул. Боец, топтавшийся у ворот, кинулся в дом с такой прытью, что на ступеньках поскользнулся. С голодухи едва смены дождался. Прибрали еще чугун картошки вместе с давлеными кислыми огурцами. Для раненого хозяйка поджарила пару яиц. Сказала, что несутся плохо — не сезон. Ну и черт с тобой! Зато переночевали в тепле. Высушили сапоги, часть одежды. Телогрейки так сырыми и остались.