Сергей Смирнов - Брестская крепость

…Подробности этих трех и многих других не менее драматичных судеб воссозданы на страницах главной книги моего отца – Сергея Сергеевича Смирнова – «Брестская крепость». Главной не только потому, что она в памятный год 20-летия Победы была удостоена Ленинской премии, и даже не потому, что работе над «Брестской крепостью» он отдал большую часть своей жизни в литературе. Насколько я могу судить, именно в период работы над этой книгой он сформировался как личность и как писатель-документалист, заложил основы своего в чём-то уникального творческого метода, возвращавшего из небытия имена и судьбы живых и мёртвых. Тем не менее на протяжении двух десятков лет «Брестская крепость» не переиздавалась.

«Рукописи не горят», но они умирают без читателя. И до недавнего времени книга «Брестская крепость» была в предсмертном состоянии.

В начале 70-х один из защитников Брестской крепости Самвел Матевосян был исключён из партии и лишён звания Героя Социалистического Труда. Ему вменялись в вину административно-хозяйственные злоупотребления вроде превышения полномочий и использования служебного положения – Матевосян занимал пост управляющего крупным производственным трестом геолого-разведочного управления цветной металлургии Совмина Армении. Не берусь здесь обсуждать степень нарушения им норм партийной этики, но удивляет одно: правоохранительные органы свои обвинения сняли «за отсутствием состава преступления». Тем не менее я отлично помню, как за год до смерти отец пришёл домой с серым, в одночасье постаревшим лицом – из Горького сообщили, что в Волго-Вятском издательстве рассыпали набор «Брестской крепости», а отпечатанный тираж пустили под нож – всякое упоминание о якобы провинившемся С. Матевосяне требовали из книги убрать. Как это случается ещё и по сей день, тогда, в годы «расцвета застоя», дала о себе знать дикая нелепость сталинизма – от навета, каким бы чудовищным и незаконным он ни был, человеку не отмыться. Мало того, под сомнение ставилась вся его жизнь до и после случившегося. И никакие свидетельства очевидцев, однополчан, товарищей по работе в счёт не брались – работа шла по накатанным рельсам тенденциозного подбора «фактов» и фактиков, хоть каким-то образом могущих доказать недоказуемое.

Шестнадцать лет обивал этот глубоко пожилой человек, ко всему ещё и инвалид войны, пороги различных инстанций в упорной надежде добиться справедливости; шестнадцать лет книга, удостоенная высшей литературной премии нашей страны, пролежала под спудом ведомственного запрета. И до последнего времени невозможно было достучаться до чиновников, объяснить им, что композиция и строй литературного произведения не поддаются административному окрику и попросту разваливаются.

В эпоху брежневского безвременья все попытки оживить книгу наталкивались на непробиваемый «слоёный пирог» всевозможных властей. Сначала на верхних этажах шли сладкие заверения в необходимости переиздать, вернуть «Брестскую крепость» в круг литературы. Затем средний «слой» – пожестче и с горчинкой – покусывал книгу: речь шла уже не только об «изъятии» С. Матевосяна, но и Петра Клыпы, и Александра Филя; пока, наконец, дело не упиралось в абсолютно непробиваемую стену, точнее, в вату, где бесшумно гасились все усилия. А письма наши, очередные просьбы о встречах – как камушки в воду, впрочем, даже и кругов не было… И уже потянулись сведения о том, что где-то какой-то официальный лектор публично заявил, что «герои Смирнова – липовые», и тому подобные прелести.

К счастью, времена меняются – «Брестская крепость» возвращается к читателям. Возвращается, чтобы ещё раз поведать людям о том, как удивителен Человек, каких высоких нравственных образцов способен достичь его дух…

И всё же, прошедшие годы запрета не идут из памяти, и когда я с тупой болью думаю об этой горестной истории, мне вдруг открывается странная черта отцовской судьбы – после смерти он как бы повторяет дорогу возвращённых им к жизни людей, обречённый испытать её неровности собственной душой, заключённой в книге «Брестская крепость». Знать бы ему все это тогда, в пятидесятых…

Но нет!.. Не нужно было это печальное предвидение тогда, на исходе пятидесятых. Тогда его живой труд, зримо воплощённый в этих рано постаревших людях, гордо шагал по московским улицам. Наши соседи уже не опасались за сохранность своих квартир, а радостно улыбались, завидев кого-нибудь из них – теперь их знали в лицо. Прохожие узнавали в толпе, жали руки, вежливо и уважительно похлопывали по плечам. Бывало, и я шёл с ними, в отблеске всенародного признания, по случаю перепадавшем и мне, поскольку был по-детски тщеславен. Для меня-то все они были никакими не знаменитыми героями, а близкими друзьями, почти что родственниками, запросто ночевавшими на моём диване. А это, согласитесь, греет душу.

Но отец!.. Отец прямо-таки упивался происходившим. Это было дело его рук, ощутимый результат его энергии, которая гнала его за тысячи километров в глухие медвежьи углы, сталкивала с непробиваемым бездушием царившей системы.

Ведь это он ночами на кухне читал десятки, потом сотни, а потом и тысячи писем, заваливших квартиру, – открыть летом окно стало проблемой: сначала нужно было переместить толстенные стопы конвертов, покрывавших подоконники. Это он проштудировал тысячи единиц документов во всевозможных архивах – от военного до прокуратуры. Это он первым после Родиона Семенюка потрогал в 55-м хрупкую ткань полкового знамени, зарытого в каземате крепости в дни обороны и вырытого теми же руками. Было чем восторгаться – все теперь материализовалось в людях, окружавших его.

И всё же главная причина его восторга стала мне понятна гораздо позже, с годами. Он вернул этим людям Веру в справедливость, а это, если хотите, вера в самое жизнь.

Он вернул этих людей стране, народу, без чего они себе жизни не мыслили. Там, в смертельном Бресте, и потом, в лагерях смерти, они – изувеченные, прошедшие все степени голода, забывшие вкус человеческой пищи и чистой воды, гнившие заживо, умиравшие, кажется, сто раз на дню, – они всё-таки выжили, спасённые своей неправдоподобной верой…

Думаю, отцу тогда было всех радостнее убедиться в далеко не бесспорном факте существования справедливости. Он обещал её этим потерявшим веру людям, он был её невольным вершителем. И бог мой, как же был он благодарен каждому, кто хоть самой малостью помогал, кто делил с ним эту тяжкую ношу.

Отец и его многочисленные и самоотверженные помощники, такие, как, скажем, Геннадий Афанасьевич Терехов – следователь по особо важным делам, известный всей стране, к несчастью, недавно умерший, – ставший с тех пор долголетним другом отца, и многие другие люди совершили, на мой взгляд, неповторимый в истории человечества процесс реабилитации страны, народа, самой нашей истории в глазах тех, кому выпало пройти все круги ада – гитлеровский и сталинский…