Иван Кошкин - Когда горела броня. Наша совесть чиста!

— Так… Так точно, товарищ полковой комиссар. В первой роте выбыл, убит, во второй и третьей на месте.

— Надежные люди? — строго спросил Васильев.

— Да, — уже спокойно ответил Гольдберг.

Васильев вынул из полевой сумки лист бумаги и химический карандаш.

— Значит, так, товарищ батальонный комиссар. Я назначаю вас исполняющим обязанности комиссара 732-го стрелкового полка, приказ будет, как только вернемся в штаб. Соответственно, на место комиссара 2-го батальона идет один из ваших надежных людей. Кого рекомендуете?

— Старшего политрука Ляшко, — подумав, сказал Гольдберг.

Васильев записал фамилию.

— Ну, вот и хорошо. Если не ошибаюсь, это возвращается Тихомиров, сейчас его и обрадуем.

Новость о назначении Гольдберга комиссаром 732-го командиры восприняли по-разному. Комполка просто молча кивнул и пожал Валентину Иосифовичу руку, сказав, что ждет его на КП. Асланишвили горячо поздравил товарища, одновременно сокрушаясь, что теряет такого политрука. Тихомиров пристально посмотрел Васильеву в глаза, но ничего не сказал. Обратно шли быстро, стараясь как можно быстрее преодолеть поле, на котором еще лежали убитые в утренней атаке красноармейцы.

— Так что решили насчет ночной атаки? — спросил Васильев.

— Будем делать, как предлагает Асланишвили, — ответил комдив. — Другого выхода я не вижу. Ты уж извини, Павел, — сказал он шагавшему рядом Чекменеву, — но придется твоим орлам еще разок повоевать пехотой.

— Есть, — спокойно ответил капитан, и вдруг добавил: — Все равно у нас рации нет, так что ни огонь корректировать, ни поле боя поддерживать мы не можем. Я возьму два взвода, так что совсем без разведки вы не останетесь.

Тихомиров кивнул, некоторое время шагали без разговоров.

— А что там с этим политруком, как его, Гольдбергом? — спросил он наконец.

— Как видишь, я его назначил на полк, — невозмутимо ответил комиссар дивизии.

— То есть он ни в чем не виноват? — продолжал нажимать комдив.

— Был бы виноват — не назначил бы, — так же спокойно сказал Васильев.

Тихомиров хмыкнул и умолк. До самой опушки, где ждал автомобиль, они шли молча.

Петров и Беляков уже подходили к трофейному автомобильчику, на котором адъютант Тихомирова должен был доставить их в батальон, когда их окликнул незнакомый майор, представившийся начальником Особого отдела дивизии Кулешовым. Танкисты остановились, и Беляков, чувствуя неладное, присмотрелся к особисту попристальнее. Майору можно было дать на вид и тридцать, и пятьдесят, черные круги вокруг красных глаз говорили о том, что он давно уже не высыпался как следует. Спустившись в небольшой блиндаж, где располагался Особый отдел, комбат и комиссар увидели сбитый из сосновых горбылей стол с пишущей машинкой, за которой сидел такой же красноглазый сержант, и несколько ящиков, на которых стопками лежали папки. Раскрыв одну из них, Кулешов протянул Белякову несколько листов бумаги.

— Ознакомьтесь, товарищ батальонный комиссар.

Беляков пробежал глазами бумаги и молча передал их Петрову. Слова «Протокол допроса» бросились в глаза сразу, и комбат, не читая, перевернул лист. Еще один допрос. Опрос свидетелей. Заседание трибунала… Приговор… Военюрист… Приведен в исполнение.

— Что это? — хрипло сказал он.

— Это дело о трусости в бою экипажа танка в составе… Да, впрочем, там все написано, — глухо ответил майор. — Я посчитал, что вам следует знать.

Комбат вспомнил вчерашний разговор: «Поганая история со вторым, Юрий Давыдович…»

— Вы что, провели следствие за сутки? — напряженно спросил Беляков.

— На самом деле, — бесцветным голосом продолжил особист, — следствие заняло от силы два часа. Все произошло на глазах у пехоты. Пятнадцать красноармейцев и два командира показали, что экипаж покинул танк прежде, чем снарядом разбило гусеницу. После этого я прекратил опрос свидетелей. Под давлением неопровержимых улик экипаж сознался в том, что покинул исправный танк. В силу чрезвычайных обстоятельств трибунал был проведен по ускоренной процедуре, приговор был вынесен в течение пятнадцати минут и приведен в исполнение через полтора часа. Вот свидетельства о смерти.

— Значит, по ускоренной процедуре? — просипел Петров.

Он не мог вспомнить даже лиц этого экипажа, да и не считал нужным теперь вспоминать, их трусость бросала пятно на весь батальон, но быстрота, с которой был вынесен и приведен в исполнение смертный приговор, вызывала отвращение. Беляков крепко взял комбата за плечо и, словно мальчишку, отодвинул назад.

— Я не сомневаюсь, что их вина была установлена, — спокойно сказал комиссар. — Но неужели обязательно было выносить такой приговор? Куда спешили? Даже если они заслужили наказание, почему не предоставили им возможность искупить свою вину?

— Как вы это себе представляете, товарищ батальонный комиссар? — Красные слезящиеся глаза, не мигая, уставились на Белякова. — У вас есть специальный танк, на котором можно послать в бой трусов?

— Почему не отправили их в пехоту? — спросил Беляков.

— А по-вашему, наши батальоны — это место, где всякая сволочь будет искупать вину кровью? — впервые повысил голос майор.

— Товарищ майор, время, — вмешался в разговор сержант.

Особист подошел к телефону и, сняв трубку, несколько раз крутанул ручку.

— «Ракита», «Ракита»… Да, «Ракита», это «Сосна»… Что? Когда? Да, выезжаем!

Он бросил трубку и, шагнув мимо Белякова, снял со стены ППД.

— Прошу меня извинить, товарищи, вынужден вас покинуть. На мне еще и эти диверсанты висят. Золотов, проводи танкистов.

Схватив с ящика чехол с запасным диском, Кулешов выскочил из блиндажа, комбат и комиссар вышли вслед за ним. Возле блиндажа стояла старенькая полуторка, рядом сидели несколько красноармейцев при оружии.

— Подъем! — крикнул майор, садясь рядом с водителем.

Бойцы попрыгали в кузов, и начальник Особого отдела 328-й стрелковой дивизии куда-то уехал.

До батальона добрались без приключений. Турсунходжиев, весь перемазанный грязью и маслом, доложил, что машины к бою готовы, масло долили, боекомплект загружен. Петров прошел вдоль стоящих в два ряда танков, затем подошел к КВ. На крыше башни лежал баллон с газом, сквозь смотровые щели выбивались вспышки синего — люди Рогова что-то подваривали в башне. Солнце садилось, часа через два будет темно. Старший лейтенант спросил у ремонтников, когда будет готов танк, выслушал непременное: «Минуту, командир, тут всего ничего осталось…». Здесь делать было нечего, и комбат пошел к своему танку. Экипаж встретил командира дружным храпом — приведя машину в порядок, танкисты завалились спать, ловя минуты покоя. Видимо, первым уснул на крыше моторного отделения Осокин, потому что кто-то прикрыл его от холодного, почти осеннего ветра брезентом. Наводчик и радист спали под деревом, привалившись спинами к стволу. Комбат нагнулся над ними и потряс Симакова за плечо.