Юрий Бедзик - Сильные мести не жаждут

Еще сильнее сжал в руках штурвал.

— Тридцаты!.. Тридцаты!.. — добивался голос дежурного по аэродрому. — Прием, слушаю вас… Прием!..

Павел переключил тумблер рации и чужим голосом произнес:

— Работу закончил. Все нормально.

— Спасибо, Тридцаты, — ответил ему голос в мембране. — Быстрее возвращайся. Тебя ждут. Гамарджоба! Привет королеве!

«Это же Михал… — подумал Павел с грустью. — Эх, Мишка, Мишка, дождешься ли ты своего друга?»

Он вел машину из последних сил. Солнце высоко стояло над горизонтом и словно втягивало в свой ослепительный водоворот машину. Она летела в этот водоворот, таяла в нем и сама уже была как солнце, как звонкая песня мотора.

— Марина, — тихо сказал Павел. — Земля… Смотри, Мариночка, наш аэродром!

Рация молчала. Маринины рука безжизненно лежали на пулемете, а глаза все еще целились в небо.

Когда штурмовик майора Донцова, весь изрешеченный осколками, коснулся аэродромного поля, майор Гундадзе вскочил в «виллис» и помчался к нему. Он видел, как выбрался на крыло майор Донцов, открыл колпак над задним сиденьем, вытащил оттуда Марину, снес ее на землю и положил на траву.

Гундадзе остановил «виллис». Он не раз встречал своих летчиков, которые возвращались с задания в разбитых, обгоревших машинах. Но сейчас он понял, что Марина не возвратилась из полета и никогда уже не возвратится. Он понял, что это их последняя разлука.

Подъехала машина с большим красным крестом на кузове, двое санитаров взяли носилки, разложили их на земле звезде Донцова, и один из них склонился над Мариной. Но Донцов что-то сказал ему, и тот сразу отошел в сторону. Донцов стал на колени, руки его безвольно опустились, и на мгновение Гундадзе показалось, что он хочет что-то сказать Марине, хочет разбудить ее или услышать живое слово. Так он стоял долго, не отрывая от нее взгляда. Потом глубоко вздохнул, тихо обнял Марину и поднял ее с земли.

Телефон казался черным и глухим, как ночь. Молчал, как ночь, дышал, как ночь, таил в себе что-то странное, непостижимое. Оставалось еще десять минут времени, десять минут до условленного момента, который был таким желанным и таким горьким. И телефон словно специально его оттягивал, каждую секунду делал длинной, неторопливой, каждую секунду таил где-то в своем нутре, распространяя по комнате гнетущую ватную тишину.

Сержант не выдержал первым. Вопреки своему немолодому возрасту, вопреки видной массивной фигуре и большому, бороздами лет покрытому лицу он почему-то напоминал сейчас раздосадованного парнишку.

— Если они не явятся до восьми вечера, я им оторву головы! — произнес он хрипловато. — Или сам найду нашего Штурмана через справочное бюро и пойду к нему сегодня же.

Капитан не отозвался. Пойти к Штурману… Стоит ли? Дымовая завеса сигарет скрывала его лицо. Дым всегда выручал их. В сентябре сорок первого дымовые шашки были последним, спасительным прикрытием на богодуховском аэродроме. Дым пошел черным шлейфом по Днепру, когда штурман, бывший тогда пилотом, прикрывал с самолета наши переправы возле букринского плацдарма.

Капитан Труш и сержант Самсонов (капитан и сержант бывшие) замаскировали сейчас сигаретным дымом только свою досаду. И еще этот телефон, затаившийся и упрямый, эту сизоватую коробку, которая упорно продолжала играть с ними в жмурки, издевалась над их досадой и оставалась для них последним барьером, за которым должно было начаться что-то неясное и недоброе.

— Еще пять минут, — сказал Капитан и раздавил в пепельнице порыжевший окурок. Его продолговатое, с тонкими бровями и густой паутиной морщин возле глаз лицо говорило о мудром терпении человека, который за долгие годы жизни научился держать в шорах свои страсти и свои мысли.

— А я просто хочу есть, — подал голос Сержант. И в детской его непосредственности отразилось то, что уже давно вырисовывалось на мясистом лице: усталость и равнодушие.

Они сидели уже больше трех часов. На восемнадцатом этаже гостиницы «Киев», в поднебесной клетке, как когда-то, бывало, сидели вместе в бомбардировщике, идя на вражеские объекты за Днепром, на немецкие аэродромы. Часто летали ночью, и тогда над ними мигали звезды, да еще, бывало, красная луна, дерзкая, равнодушно-нахальная, это цыганское солнце, выходила вдруг из-за туч, и становилось муторно и страшно: ведь могли появиться «мессеры», могли ударить немецкие зенитки и раскидать их среди звезд пылающими факелами.

Капитан взглянул на часы: оставалось две минуты. Он был старшим — и по годам, и по званию. Поднялся с кресла, высокий, чуть сутуловатый, с сознанием собственного достоинства и своего решающего слова. Как он скажет, так и будет. Он с Сержантом — члены одного экипажа, коренные киевляне. Они не виделись более двадцати лет. Последний раз пили прощальную стопку в пятьдесят первом, когда расформировывали их полк бомбардировщиков. Были тогда клятвы в вечной дружбе, были годы переписки, были надежды, что соберутся семьями тут, на Днепре, в городе, где отбегали свое вишнево-красное детство и откуда пошли на кровавую сечу.

Только не было с ними их Майора, командира эскадрильи и их корабля Рукавишникова. Рукавишников погиб в Югославии. Где могила его — неизвестно. Хотя знают приблизительно место. Скоро их туда пригласят.

Собственно, уже пригласили. Сельская община Союза борцов-антифашистов из Маркушица прислала три приглашения: Капитану, Сержанту и… Штурману. Подписал письмо старый партизан Леокалий Крайчев.

— Но Штурман не отзывается. Что будем делать? — снова не выдержал крупный, хмуроватый Сержант. — Через пять минут я звоню в справочную.

Иного способа не было. Только через справочную. Капитан чувствовал драматизм ситуации. И терялся в догадках. Что могло случиться? Что могло изменить их планы? Неужели не придут? Сами же просили помочь, сами вызвали в Киев фронтовой экипаж. Ведь с их отцом, мол, происходит неладное. Скрылся от домочадцев, от дочки и зятя, от внуков, от семейных хлопот. Ушел в черное одиночество их Штурман — Роман Холод… Что с тобой, друг? Мог написать Капитану, с которым дружил еще в школе, ну, разумеется, мог черкнуть несколько слов Сержанту. Не написал. За него это сделали дети. Дочка Ружена отбила такую телеграмму Капитану в Москву: «Спасите нашего отца! Бросил родных. После смерти мамы потерял почву под ногами. Вы же были одной боевой семьей. Разве забыто то, что объединяло вас когда-то, что вы клялись свято пронести через всю свою жизнь?..»

И вот дочка с зятем почему-то задерживались. Должны же были прийти, должны. В эту красавицу гостиницу в восемь часов вечера, как их предупредили телеграммой. Днем, только прибыв и устроившись, Капитан сразу связался с дочерью Штурмана. Ружена, обрадовавшись, обещала вечером зайти вместе с мужем. И вот до сих пор их нет.