Юрий Бедзик - Сильные мести не жаждут

Каждый стоял на своем. И кто знает, чем бы закончился этот спор, если бы их не рассудил вражеский снаряд. С тоскливым воем простонав над дорогой, он взорвался за избами, на огородах, взметнув тучу едкого дыма.

Сержант, теперь уже не обращая внимания на летчика, строго крикнул водителю:

— А ну, съезжай быстро, не демаскируй нас!

Вслед за первым снарядом взорвался второй, третий… Впереди застрочили пулеметы, сыпанули мелкой дробью автоматы. Возле рощи все яростнее разгорался бой.

Сидевший рядом с водителем Василек быстро открыл дверцу, легко выпрыгнул на шоссе, одернул полушубок, сдвинул на затылок шапку-ушанку и спокойно, с рассудительностью взрослого сказал Задеснянскому, что до аэродрома можно добраться и без машины, в обход, через хутор. Если товарищ старший лейтенант согласен, они будут там в два счета, даже быстрее, чем на машине.

Насчет того что быстрее, он, конечно, приврал. Без умысла приврал, просто так, с досады. Он был зол на сержанта, чувствовал себя обиженным. Ну чего тот, в самом деле, заупрямился, не пропустил машину хотя бы до сельсовета? Там Василек лихо выпрыгнул бы из кабины, встретился со своими однолетками. Пусть бы посмотрели на его партизанскую медаль, которую месяц назад вручил ему командир отряда. Но нелегкая партизанская жизнь научила Васю скрывать свои огорчения.

— Пойдемте, товарищ старший лейтенант! Чего ждать? — сказал он деловито. — Точно проведу.

— Сейчас пойдем. Только попрощаемся с капитаном. — Задеснянский огляделся, ища Зажуру. Увидел его возле соседнего дома, побежал к нему. Хотя познакомились они всего два часа назад, их уже что-то крепко связывало между собой и нелегко было сразу расстаться.

— Заезжайте ко мне, как выкроите свободное время, — пригласил Максим. — Наш дом за третьим прудом, спросите, все знают.

— Зажур тут знают! — ответил ему улыбкой Задеснянский. — Ну, всего вам доброго, капитан! Держитесь, не пускайте в село немца, а когда немного утихомирится, обязательно встретимся, выпьем по чарке. — И, не оглядываясь, широко зашагал вслед за своим юным проводником.

Прошло пять дней, как в Ставках появились первые советские солдаты. Однако в селе уже успели сложить не лишенную правдоподобия легенду. Рассказывали, будто однажды вечером, с наступлением темноты, кто-то постучал в окно одной из хат, что на околице. На стук вышел парнишка лет четырнадцати. У крыльца стояли мужчина и женщина — молодые, с небольшими, но тяжелыми холщовыми котомками за спинами.

— Нельзя ли у вас переночевать? — обратился к пареньку мужчина.

— А вы откуда?

— Корсуньские. Солью промышляем, меняем на хлеб, на сало, на картошку. За ночлег тоже солью заплатим.

Мальчик посмотрел на пришельцев с явной неприязнью: «Шляются тут всякие. Небось за щепотку соли целый каравай потребуют. Спекулянты! — Однако тут же решил: — Если дадут соли, пусть ночуют, места не пролежат». Неприязнь сменилась чувством жалости к соляным торговцам. Нелегкий ведь у них промысел: попробуй походи в стужу, в слякоть из села в село, да еще с такой ношей на плечах!

— Заходьте в хату, — пригласил мальчонка. — Насчет ночевки мамка придет скажет, она скоро вернется, а вы пока обогрейтесь и обсушитесь малость.

Он проводил гостей в горницу.

— Сидайте, — предложил, — отдыхайте, а я борща вам налью. Проголодались небось?

Отошел к печке, застучал мисками, ложками.

А «торговцы солью» при свете каганца увидели на стене среди семейных фотографий портрет советского командира: в петлицах довоенные кубари, на голове фуражка со звездой. Сразу смекнули: в этой избе, видать, живут добрые люди, поэтому нечего ломать комедию. И тогда «баба» стянула с себя юбку, скинула с головы платок, расправила плечи. Смотри, дескать, парень, кто мы есть на самом деле, да не робей! Мы особые соленосы, и соль у нас дюже колючая — смертью пахнет… Перед-оторопевшим пареньком вместо жены и мужа стояли советские солдаты, скупо улыбаясь, тая в глазах тревогу.

Вскоре вернулась хозяйка. «Неужели наши пришли?» — всплеснула она руками. Потом засуетилась возле печи, стала готовить ужин. Вытирая радостные слезы, спросила, не останутся ли дорогие гости ночевать, но те отказались: «Не время спать, мамаша, дел много!»

Это были разведчики. Паренек тайком провел их по селу, показал, где стоят немецкие интенданты, в какой хате отсыпается их начальник. Все было взято разведчиками на заметку. А для надежности они решили прихватить с собой «языка» — немецкого интендантского офицера. Застали его в постели, заткнули кляпом рот, связали руки и увели.

Следующий день прошел в тревоге и неведении. Немецкая хозяйственная команда, что располагалась на колхозном дворе, к вечеру драпанула из села, оставив после себя подводу без одного колеса и битюга-тяжеловоза с вывихнутой ногой, который дремал у колодца, беззаботно помахивая куцым хвостом. Двое полицаев удрали еще раньше. Все насторожилось, замерло в ожидании.

Ночью в село без боя вошли советские танки и стрелковые подразделения. Радости ставичан не было предела. В избах началась веселая суматоха: кто резал кур, кто разводил за клуней костер, смолил чудом уцелевшего поросенка. В глазах у девчат — хмельной блеск: свои пришли, родные! Конец вражьей неволе!

Не успели, однако, молодицы расшуровать в печах огонь, не успели утомленные, иззябшие солдаты просушить мокрые шинели и портянки, как на восточной околице, со стороны Корсуньского шоссе, заговорили вражеские пулеметы, Опять немцы!

Весь следующий день советский полк отражал контратаки противника. Правда, контратаковали немцы осторожно, будто с оглядкой, — видно, только прощупывали нашу оборону, но уже чувствовалось: нелегкая судьба ждет ставичан.

Максим торопливо шагал по сельской улице, шагал прямо по грязи, не выбирая дороги. Он ничего не замечал вокруг: ни людей, изредка встречавшихся ему, ни притихших за тынами опаленных ветрами тополей, ни набухших водой прудов. В его душе еще теплилась надежда. Может быть, отец жив и уже вернулся домой? Может, случилось чудо, и Павел тоже не погиб, выжил?

На огороде взметнул землю разорвавшийся снаряд. Всполошенные куры, махая крыльями, с шумом выскочили со двора на улицу прямо под ноги Зажуре. Над местом взрыва поднялся сизый дым, перемешанный с пухом и перьями. Ударило снова, теперь где-то дальше, за прудом. Послышался детский плач, тоскливый и жалкий. Максим ускорил шаг.

«Веселое начало! — горько усмехнулся он. — А завтра, если бельгиец сказал правду, будет еще горячее. Возможно, немцы тут и попытаются прорваться к Лысянке».

Он остановился у неглубокой колдобины. На ее дне в грязи белела затоптанная, измятая сапогами и колесами тряпка, расшитая по белому красными цветами. Беззащитные, всеми забытые красные цветы! А может, кровь? Цветы как кровь, и кровь как цветы!.. Он постоял, равнодушно посмотрел, пошел дальше.