Бэзил Дэвидсон - ОПЕРАЦИЯ «АНДРАШИ»

Откуда-то поблизости донесся голос Боры. Том и Корнуэлл спустились к нему и увидели, что Бора стоит на коленях возле кострища с кучкой золы посредине. Они подошли к нему поближе, чтобы лучше видеть, потому что сумерки уже сгущались. Он что-то сжимал в одной руке, а другой осторожно копался в золе. Он медленно повернул к ним голову и поднял руку с обугленной детской сандалией. Потом отвернулся, вытащил руку из золы и встал. На его раскрытой ладони что-то белело. Они поняли, что это кусок черепа — хрупкий, маленький, он почти светился на ладони Боры, как прозрачная скорлупка. Несколько минут спустя, заглянув еще в один сарай, они обнаружили труп женщины. Она лежала на соломе, на ее лице и горле толстой коркой запеклась кровь. Бора положил обломок черепа на пол возле нее, они вышли, заставляя себя не торопиться, и захлопнули дверь, из которой тянуло смрадом смерти.

Когда они вернулись к остальным, Бора остановился чуть в стороне — богатырская тень в сумраке.

— Расскажите им о том, что мы видели.

И когда Корнуэлл выполнил его просьбу, Бора сказал:

— Они не хотят верить. — В его глазах блеснули отблески заката. — Отведите их туда. Покажите.

Митя повел их туда.

Марта тоже хотела пойти, но Андраши ей не позволил.

Когда Андраши, офицер и его солдат вернулись с Митей, наступило выжидательное молчание.

Потом Бора сказал — непонятно спокойный, без горечи, без гнева:

— Ну вот, вы видели.

Лицо Андраши пряталось в тени. Его рука лежала на плече Марты.

Корнуэлл сказал внезапно:

— Значит, не может быть и вопроса о том, что они и мы одинаковы, как вы утверждали? Вы же теперь убедились? Они совершают подобные преступления…

— Это ложь! — произнес по-английски чей-то голос.

Они вздрогнули, как от пощечины. Красивый молодой офицер в дурацкой фуражечке улыбался им, старательно улыбался с вызовом и презрением.

— Наши войска таких преступлений не совершают. Но они заметили, что, бросая им этот вызов, он весь дрожит от напряжения. Они не знали, что сказать. Том вспотел от бессильной ярости. Он услышал, как Корнуэлл спросил резко:

— Вы ведь нацист?

— Я принадлежу к венгерской национал-социалистской организации.

— Но вы же видели там…

— Это сделали не наши войска.

— Так кто же? — крикнул Том.

Офицер вложил в свою улыбку весь отчаянный вызов, на какой он был способен, его темно-карие, почти без зрачков, глаза горели неистовым презрением.

— Красные, кто же еще? Партизаны. — Он дернул плечом, сбрасывая предостерегающую руку Андраши, и продолжал по-английски, обращаясь к Корнуэллу: — Мы с вами встречались до войны, помните? Почему вы теперь предаете Европу? Гитлер не хотел воевать с англичанами.

Позднее Том попытался поговорить с Корнуэллом:

— Бора просил, чтобы я вас предупредил: с этим пленным мы черт знает как рискуем. Если он сбежит… Я, конечно, не за то, чтобы расстреливать пленных, но…

— Нет, Том. Как вы не понимаете? Именно потому, что он ожидает, что мы… а, да какой смысл спорить!

— Может, вам еще отчего-то не по себе? От вас тут ведь ничего не зависело.

Но Корнуэлл снова замкнулся. После некоторого молчания он сказал через плечо:

— Вы ведь собирались сказать, что все это в природе вещей?

— А разве нет? — Он увидел лицо Корнуэлла, истерзанное, пронизанное мукой, не допускающее снисходительного сочувствия.

— Ну ладно, — сказал он. — Я ведь только предупредил вас.

— Спасибо, Том, — ответил Корнуэлл, отвернувшись. — Но помните одно: я справлюсь, вот увидите. Я справлюсь.

И все-таки, несмотря на все это, вдруг наступило непредвиденное затишье. На следующий день они прошли несколько миль и устроились в сараях над западным концом Нешковаца. Опасность погони, по-видимому, миновала. Только есть было нечего. С тех пор как кончился запас хлеба и сала, прошло уже два дня.

Вечером Том отправился с Борой на поиски еды. Они спустились в деревню и нашли груду развалин, в которых ютилось несколько стариков и старух. Кары и Мары среди них не было. О Неле и других связных им не удалось узнать ничего верного — кто-то спрятался и спасся, кого-то убили, кого-то солдаты увели в Илок. Они пробыли в деревне около часа, выслушивая правду, а на закате отправились назад. Они прошли мимо дома старосты — мимо обугленной груды балок, досок и черепицы, из которой уродливо торчали остатки закопченных стен. Им нечего было сказать друг другу. Гнев и отчаяние не укладывались в слова, и они молча прошли мимо церкви, позеленевший медный купол которой блестел от вечернего дождя — священник уже давно укрылся в каком-то дальнем городе, а для врага она служила конюшней и отхожим местом. Все так же молча они шли через кладбище, где покоились люди, умершие в своих постелях, и через заброшенные виноградники поднялись к благоухающему лесу. Их никто не окликнул, никто не вышел взглянуть, кто они такие.

— Они не очень-то с нами разговаривали, Бора.

— А что они могли сказать?

— Они нас винят, так ведь?

Взгляд Боры был пристальным и смутным.

— За что? За то, что мы живы?

— Нет. За то, что случилось с ними.

Бора ответил сурово, раз и навсегда покончив с этим вопросом:

— Я сам нешковацкий.

Том оставил эту тему. Но на следующее утро снова начал ее обдумывать, уже по-другому. Они увидели, что по крутому склону над Нешковацем, медленно переставляя негнущиеся ноги, взбирается сгорбленный крестьянин с узелком на плече. Он брел к ним, низко опустив голову, поочередно перенося тяжесть тела с одной разбитой сандалии на другую. Наконец он остановился и посмотрел на них красными, воспаленными глазами. Они выслушали то, что он им сказал, с удивлением, со стыдом.

— Я принес вам поесть, милые мои, — объявил он надтреснутым, дрожащим голосом, которому мог бы позавидовать клоун. — Мы вас накормим, это уж как водится. — Он извлек из узелка три пшеничных хлеба и кусок копченой свинины. — Они у нас не все отобрали, — продолжал он с энергией отчаяния, точно торопился договорить, пока не иссякли силы. — Немного, конечно, да только больше-то у нас нет, мы себе самую малость оставили.

Бора крепко обнял старика, и они зашатались, как пьяные.

Том был рад, что Корнуэлл видит это и что Андраши тоже смотрит на них.

Митя взял старика за руку:

— Спроси его, Бора, что нам делать. Бора насмешливо улыбнулся.

— Он же просто старый крестьянин из моей деревни, откуда ему знать?

Старик стоял перед ними, широко расставив ноги в стоптанных сандалиях, и трудно было понять, слушает он или нет.

Бора крикнул:

— Слышишь, дядюшка, нам нельзя тут оставаться! Старик смотрел на них, и в его глазах был слепой, равнодушный страх.

— Они вернутся, — объявил он и заговорил о том, что сделали с деревней. Он поднимал трясущиеся руки и разводил их, будто обмахиваясь, а его лысая голова подергивалась на тощей шее. Он словно читал главу из какой-то книги мертвых.