Алексей Гарри - Рассказы о Котовском

Сплошной лентой по дороге тянулся наш обоз. Посредине — орудия и пулеметы. Кругом во все стороны — пехотная цепь. И как это мы будем отступать с такой страшной обузой?

Начальник штаба говорит, что нам нужно прорваться в лес. Обстановка уже выяснилась нас отрезали от дивизии и окружили со всех сторон. Но пока очевидно, действуют только отдельные банды главных сил противника еще нет.

В воздухе стоит непрерывная трескотня ружейной и пулеметной перестрелки. Пули жужжат со всех сторон — и свои и чужие. Мы идем к лесу и пока еще не сбились с дороги, хотя противник и старается спихнуть нас в целину, чтобы затруднить движение» обоза.

Мадьяры привели пленных. Это галичане с той батареи, что первая обошла нас на рассвете.

Черный как жук, с длинными тараканьими усами, маленький и коренастый Бокош, командир мадьярского эскадрона, подъехал к нам и приложил два пальца к алой бархатной пилотке, которую он носил с особенным шиком.

— Вот восемнадцать пленных, — говорит он.

Командир лениво обернулся и посмотрел на группу вылощенных галичан в австрийских мундирах.

— Зачем вы пришли к нам Грабить и убивать — спрашивает он.

Галичане молчат. Наконец один из них, самый молодой, решается ответить:

— Мы тоже украинцы. Польские паны нас выгнали, мы пришли выгонять вас!

— Вы просто бандиты, — говорит командир безапелляционно.

Потом, повернувшись к Бокошу, велит ему отпустить пленных…

С новой силой завязалась ружейная перестрелка. Откуда-то слева неожиданно начала бить вражеская батарея. Снаряды рвутся посредине обоза. Подводы наезжают друг на друга. Надрываясь, с ног до головы в пене, серые кони гаубичной батареи целиной слева обгоняют обоз. Лес недалеко. Но обоз не может идти рысью. Крестьяне бросают своих коней и прячутся в высоких хлебах. Снаряды сыплются как из решета. Не слышно даже слов команды.

Рядом какой-то мадьяр безуспешно дергает за повод своего коня, опустившегося на колени. У коня вместо головы — кровавая масса. Мадьяр все дергает и дергает за повод и не может понять, в чем дело.

Мимо меня вихрем пронесся командир с обнаженной шашкой. У него от напряжения перекошено, лицо, и он что-то кричит, указывая на меня концом клинка. Но ничего не слышно.

Что-то с невероятной силой подбросило меня и вырвало из седла. У меня в глазах красные круги. Полный рот песку. Должно быть, я упал лицом в землю…

Жарко палит солнце. Мы идем по песчаной степи одиннадцатые сутки. Для меня всего лишь седьмые, ибо четверо суток я был без сознания.

Кто-то говорит, что лошади в обозе уже мочатся кровью. Поэтому мы по возможности разгрузили свои фургоны и все самое тяжелое переложили на крестьянский обоз. Там лошади более привычны к песку.

Бедные крестьяне. У них у всех осунувшиеся и печальные лица. Мы уже присоединились к дивизии, и теперь подвод тысяч десять. Но их негде менять. Крестьяне со своими лошаденками тащат двести-триста верст по пятидесяти пудов снарядов по глубокому песку.

Мимо нас, наслаждаясь прохладой леса, идет пехота. Командир полка Кривоножко, как всегда пешком, с засученными рукавами и с английской винтовкой в руках, узнает меня и подходит к моей тачанке.

Я хочу пожать ему руку — и не могу. Вся правая часть тела у меня парализована. Здорово все-таки меня контузило!

Кривоножко рассказывает иногда десятки верст не бывает воды; все колодцы осушены теми, кто отходит впереди нас.

Хуже всего положение дивизии. Там все идут пешком, с израненными ногами… Орудия, снятые с бронепоездов, люди тащат на себе.

В какой-то деревне остановились на привал. У колодца теснота и давка. Слышны крики, и ру-гань, и плеск ударов. Как будто кого-то бьют по лицу.

Я хочу встать с подводы и сейчас же падаю на землю. Но все равно надо посмотреть, что там делается.

Ползу на левом боку. Страшно медленно. Ребята проходят мимо меня и не узнают. Наверное, хороший у меня вид. Наконец кто-то узнал меня — это политрук из первой роты. Меня берут на руки и несут.

Возле колодца лежит умирающая лошадь. Кавалерист с залитым слезами лицом стягивает с нее седло и, поминутно нагибаясь, целует ее в морду, в глаза, в шею. Лошадь околевает. У нее невероятно вздут живот, и она конвульсивно вздрагивает.

Возле колодца Мишка — командир бессарабского эскадрона. Он страшно бледен и обеими руками держит какого-то пожилого крестьянина, очевидно, владельца этого колодца.

Мне объясняют, в чем дело. Колодец отравлен. Издыхающая лошадь только что выпила ведро воды и сейчас же грохнулась на землю. Тогда заподозрили неладное и напоили из колодца собаку. Она сейчас же издохла.

Мишка схватил крестьянина поперек тела и хочет его бросить в колодец. Откуда-то появляются растрепанная женщина и человек пять детей.

Все они вцепились в Мишку, вой и плач стоит невообразимый. Меня подносят ближе, и я беру Мишку за локоть. Он сначала не узнает меня и со страшным проклятием замахивается нагайкой. Потом вдруг вглядывается и говорит смущенно:

— Черт тебя принес, комиссар!

Меня несут к подводам, и Мишка идет рядом со мной. У него очень взволнованное лицо — ему немного стыдно, и мне его определенно жаль.

— Где тебя везут — говорит Мишка. — Переходи ко мне в обоз. Смотри, на кого ты стал похож!

Потом он велит опустить меня на землю и старается удержать меня на ногах, придерживая за локоть. Ничего не получается. Тогда Мишка хлопает себя по лбу.

— Эх ты, лечиться не умеешь!

И берет меня в охапку. Должно быть, уж больно легкий я стал.

На опушке леса стоит бочка. Вода неотравленная, проверенная, ценится на вес золота. На бочке верхом сидит каптер с револьвером в руке, следит, чтобы никто не подходил дважды.

Мишка раздевает меня и кладет на землю. Хвойные иглы впиваются в тело, и от этого как будто даже приятно. Потом меня из котелка обливают спиртом и начинают растирать.

Мне льют спирт в рот, и он огненной струей разливается по груди. Тут только я вспомнил, что давно ничего не ел. Мишка сует мне в рот сырую картошку. Я грызу ее с аппетитом, и слышно, как на зубах хрустит песок.

У Мишки очень хорошо. Меня кладут на пулеметную тачанку. Подходит Соня, жена взводного командира. Ее муж, слабенький мальчик с голубыми глазами, везет ее от самого Каменца.

Соня всплескивает руками и говорит сокрушенно:

— Ах, как же вам надо побриться!

Я побрился. Переодетый и умытый, лежу возле ручного пулемета. Подушки нет, но как удобно положить голову на круглую обойму «льюиса».

Обоз идет совершенно беззвучно по густому и мягкому песку, как будто по воде. Только изредка где-нибудь заскрипит колесо.

Сзади раздается ружейная и пулеметная стрельба. Наверное, конный разъезд петлюровцев налетел на хвост обоза.