Николай Горулев - Прощайте, любимые

Всходило солнце, а над приднепровским лугом еще стлался туман. А может быть, он потому и стлался, что солнце согревало холодный от росы луг и он дымился паром, радуясь желанному свету и теплу. Радовался и Сергей. Ночь прошла спокойно, а рано утром он обещал забежать к Вере. Был он там уже своим человеком — мать Веры обязательно приглашала за стол, Оленька, весело и немножко виновато улыбаясь, приносила ему завтрак, или обед, или ужин, в зависимости от того, в какое время Сергей появлялся.

В семье Веры об эвакуации не вспоминали. Было понятно и так — отца везти невозможно, а если что-нибудь случится — значит, чему быть, того не миновать.

Отец Веры — рослый, наверное, некогда могучий мужчина, неподвижно лежал в столовой на топчане, накрытый по самую грудь цветастым пледом. На розовом фоне руки его казались белее снега, на лице навсегда застыла страдальческая гримаса — губы были искривлены, словно человек все время переносил нестерпимую боль.

Сергей видел — в этом доме его. всегда ждали, но особенно ждал Верин отец — глаза его прямо светились радостью. Казалось, в один прекрасный момент он поднимется с топчана и крепко пожмет Сергею руку. Но он лежал по-прежнему неподвижно, разговаривая с Сергеем одними глазами.

Поначалу Сергея угнетало такое состояние человека. Он старался уйти из комнаты, чтобы не чувствовать на себе его взгляд, никогда не говорил с ним, если можно назвать разговором его молчаливое внимание, с которым он слушал то, о чем ему рассказывали. Однажды Вера упрекнула Сергея: — Знаешь, не всякое молчание — золото, Сергей с недоумением посмотрел на нее.

— Неужели ты не видишь, как радуется отец твоему появлению. Ему очень хочется, чтобы ты побеседовал с ним. — Откуда ты знаешь? — удивился Сергей.

— Жаль, что ты не умеешь читать человеческих взглядов. А взгляд папы — для меня не только целое предложение, но, если хочешь, повествование. Очень прошу тебя от его имени — рассказывай ему все, что происходит в городе, но старайся не волновать.

— Вера, ты же знаешь, что все происходящее не может не волновать.

— А ты постарайся...

И Сергей старался. Он подолгу сидел у топчана и рассказывал о том, что через город все идут и идут на восток беженцы со своими пожитками и без пожитков, с разбитыми в кровь ногами, голодные и полуголодные, что в городе налажено бесплатное питание для них на железнодорожном вокзале и в городских столовых, где по преимуществу работают студентки пединститута и культпросветучилища, что кроме беженцев идут и едут раненые, отбившиеся от своих частей красноармейцы, о которыми лучше не разговаривать: по их мнению — все кончено и через какой-то месяц от Красной Армии ничего не останется. Правда, были и другие, тоже раненые и тоже отбившиеся от своих частей, которые просились в новые части и жалели, что где-то временно запропастились советские танки и самолеты и что фашист не так страшен и что его можно бить — было бы только чем.

Верин отец слушал с живым интересом — глаза его следили за губами Сергея: он боялся пропустить хоть бы одно слово.

Сергей начинал понимать каждое движение его глаз. И действительно, они говорили, просили, приказывали, соглашались и не соглашались, одобряли и негодовали. Отец, конечно, не мог быть равнодушным к тому, что рассказывал Сергей, и всегда в глазах его таился немой вопрос:

— Что же будет? Но Сергей старался уйти от ответа, потому что и сам толком не знал, как сложится дальнейшая судьба города и всех его жителей, знал только, что дорога на восток им заказана.

Был день, когда Сергей пожалел о том, что рассказывал отцу Веры обо всем подробно. Усевшись к топчану, он сообщил, что в городе много ракетчиков, шпионов и диверсантов. Дня три-четыре на углу Первомайской и Виленской улиц сидел нищий и собирал милостыню. Нищий как нищий. Может быть, война сорвала его с места и забросила в Могилев. Люди проходили мимо и давали ему то деньги, то кусок хлеба. А однажды наши контрразведчики взяли этого нищего со всем его снаряжением —оружием и фотопленками, ядами и шифровками. Отец Веры так разволновался, что глаза его налились кровью, он что-то замычал и попытался даже приподняться, но соскользнул с топчана на пол так, что Сергей даже не успел поддержать его.

Долго Вера отпаивала отца разными лекарствами и укоризненно посматривала на Сергея:

— Ну зачем был нужен этот детектив?

С тех пор Сергей рассказывал более обще и обтекаемо, и в понимающих глазах больного была тоска и неудовлетворенность...

Солнце поднялось высоко, но Валентин почему-то не давал сигнала сбора. Туман совершенно рассеялся, но ребят не было видно — здорово все-таки они замаскировались или попросту уснули где-нибудь в кустах. На той стороне Днепра в солнечных лучах светился город, в котором Сергей вырос, маячила белая башня ратуши — остаток древнего Могилева, и вал с бывшим губернаторским дворцом, в котором находилась типография областной газеты, и рядом Дом пионеров, примыкавший к зеленому парку культуры и отдыха имени Горького. Могилевчане никогда не называли свой парк полным его наименованием. Говорили просто — пойдем на вал, и всем было понятно, что речь идет о парке, расположенном на высоком крутом берегу Днепра. Отсюда просматривалось все Луполово, деревянный мост через Днепр, вся Быховская улица, ведущая в район шелковой фабрики.

Совсем рядом, на Днепре, послышался плеск весла. Сергей насторожился — рыбакам сейчас не до рыбы, косить травы тоже некому. Тогда кому же понадобилось переправляться на этот берег?

От реки на луг вышел красноармеец. Был он долговязый, в недавно полученном, новом обмундировании, в обмотках и ботинках. На плече у него болтались полуавтоматическая винтовка — новинка по сравнению с трехлинейкой — и небольшой вещевой мешок. И все было бы ничего, если бы не комсоставская фуражка, надетая на голову с довольно пышной прической.

Красноармеец оглянулся и пошел прямо на Сергея, очевидно, не замечая его за густым ивовым кустом. Сергей весь напрягся. Ему хотелось выскочить из-за куста к заставить незнакомца поднять руки, но он сдержался — кругом стояла настороженная тишина, — значит, все видели и ждали, что будет дальше.

Долговязый подошел к кусту, за которым прятался Сергей, положил на землю винтовку и сел. Для того чтобы снять вещевой мешок, он должен был поднять руки и перекинуть лямки.

Как только он поднял правую руку, чтобы снять с плеча лямку, Сергей схватил его винтовку, отбросил подальше и заорал:

— Руки вверх!

Долговязый не ожидал такого оборота дела. Он сидел, оглушенный этим криком, и рука его застыла на мешке. К месту происшествия сбежались ребята. Увидев, что кругом столько вооруженных людей, долговязый встал, как-то презрительно усмехнулся и вызывающе посмотрел на ребят.