Николай Горулев - Прощайте, любимые

— Пора за ум браться, — спокойно сказал он. — На любой работе можно приносить пользу не «им», а нам,

— Кому это — нам?

— Не задавай глупых вопросов.

Митька опять замолчал. Наверное, думал. Зачем-то выходил во двор, возвращался, возился с каким-то железом на кухне,

Эдик встал, вышел умыться.

— Между прочим, — сказал Митька, — вчера интересный случай у меня был. Встречает меня на Ульяновской дядька один и говорит — или я чокнулся или Эдик Стасевич помолодел лет на десять. Я поправил человека, не Эдик я, а Митька Стасевич. Тогда дядька спросил про тебя. Я, конечно, сказал.

— Что сказал?

— Ну, что ты в больнице работаешь.

— Дурак.

— А что, это секрет?

— А может быть, и секрет.

— Я не знал.

— Ну и что тот дядька? — полюбопытствовал Эдик.

— Тот дядька сказал — передай братухе, что просит его Шпаковский зайти в мастерскую, что в подвале детского сада.

Эдик хорошо знал это старое кирпичное здание. Долго держалось оно под бомбежками, и казалось, перенесет все, что выпало на его долю. Но доконали снаряды. Обрушились толстые стены красного кирпича. Уцелел, наверное, только подвал.

— Что ж ты раньше молчал! — воскликнул Эдик.

— Ты же убежал к своей... а вернулся, я уже спал.

— Интересно, что тут делает этот самый старый монтер железнодорожного радиоузла, — весело говорил Эдик, энергично растираясь полотенцем. — Интересно...

— Хороший дядька?

— Был ничего... я с ним начинал свою трудовую биографию, а теперь кто знает...

Над входом в полуподвал на почерневшем куске фанеры неровными буквами было выведено: «Ремонт жестяных предметов», Эдик прочитал, улыбнулся и открыл дверь. В нос ударил запах керосина, канифоли, серной кислоты. В просторном низком помещении валялись ведра, тазы, чайники. В углу на табурете шипел примус, и в пламени его накалялся паяльник с толстой ручкой.

На стук двери из соседней комнаты вышел Шпаковский — был он в черном переднике, небритый, осунувшийся и показался Эдику старым. Но глаза, живые и озорные, были по-прежнему молодыми.

— Здравствуй, бывший монтер, — весело протянул он руку. — Извини, что нестерильная, так, кажется, говорят у вас в больнице... Вот видишь, только гора с горой не сходятся...

— Это точно.

— А раз точно, садись. Братуха твой говорил, что ты в медицину ударился...

— Ушел я оттуда...

— Сам или ушли?

— Немножко сам, немножко ушли,

— Хитро, — улыбнулся Шпаковский.

— А вы почему... здесь? — Эдик хотел спросить, почему Шпаковский не эвакуировался, но раздумал.

— Я знаю, что ты хотел спросить, — нахмурился Шпаковский. — И отвечу. Потому что не боюсь тебя. Видел — ты в ополчении был. И правильно. Я бы, конечно, тоже вступил, но надо было демонтировать узел. Сам знаешь, какая там аппаратура была... Ну, вот, демонтирую я, значит, всю эту штуку, чтобы успеть с последним поездом. Да не вышло. Бабахнул он бомбу в наш клуб. Все на куски, а меня трохи оглушило. Пока отлежался — ехать некуда. Накрылся Могилев.

Эдик проворчал:

— Держались больше месяца...

— Знаю, — согласился Шпаковский. — Разве я кого виню? Будешь курить?

— Буду.

— На, угощайся германским табачком.

Закурили. Эдик подумал; что поступил опрометчиво, с первой встречи доверившись Шпаковскому. Глупо поступил, как мальчишка. Да и он не очень остерегается. Режет напрямую, как до войны.

— Ты ничего не сомневайся про меня, — каким-то потускневшим голосом сказал Шпаковский. — Мне ховаться от тебя нечего, Продашь, ну и черт со мной. Живу один, как бобыль, в своей хате. Узнал, что ты тоже остался, и аж на душе полегчало... — Шпаковский встал, снял с полки табличку с надписью «закрыто», вывесил ее за дверь, щелкнул ключом. — Пойдем в соседнюю комнату, я тебе что-то покажу.

В соседней комнате стояло два стола, заваленных кусками жести, медной и железной проволоки.

Шпаковский достал из под стола видавшее виды оцинкованное ведро, полное мусора, поднял его, поддел дно отверткой, и на руке у него осталось днище с круглой панелью радиоприемника.

— Вот монтирую потихоньку двухламповый, да деталей не хватает.

— Здорово! — воскликнул Эдик. — А то живешь как на том свете...

Шпаковский закрыл дно и поставил ведро под стол.

— Рискованно, — заметил Эдик.

— А что сейчас не рискованно? — разозлился Шпаковский. — Ходить без документа — рискованно, встретиться со знакомым — рискованно, поговорить с ним по душам опять же... одним словом, даже до ветру сходить и то...

— Все-таки держать прямо в мастерской...

— Это от злости. Давай сегодня ж отнесем ко мне домой. Посмотришь на мое логово...

Дом Шпаковского, ничем не лучше и не хуже других, стоял в поселке железнодорожников, огороженный аккуратным заборчиком. На участке было несколько яблонь, груш, а у дровяного сарая росла одинокая береза.

— Она тут всегда была? — кивнул на березу Эдик.

— Откуда тут березке взяться? — улыбнулся Шпаковский. — Начал строиться и принес ее из лесу. Я бы ими весь, участок засадил, да баба моя такой шум подняла — чуть эту отстоял.

«Логово» Шпаковского было чистым, аккуратно прибранным. На стене в самодельных, покрашенных под бронзу рамочках висели семейные фотографии.

— Отправил на Рославль свою с двумя дочками, а сам...

— Ничего, скоро встретитесь, — успокоил Эдик.

— Скоро? — недоверчиво посмотрел Шпаковский. Он поставил оцинкованное ведро у порога, снял старенький, поношенный плащ.

— Я думаю, скоро, — повторил Эдик более твердо. — Отступать уже некуда.

— Некуда? До Дальнего Востока сколько тысяч километров? Вот и считай...

— Не будет этого, — сердито сказал Эдик. — Если за Могилев так дрались, то дальше...

— Да не успокаивай ты меня, хлопче. Я сам себя тоже вот так успокаиваю, а душа болит... Садись к столу, перекусим, чтоб наши не журились...

Шпаковский все делал быстро, сноровисто, как заправская хозяйка. Эдик почему-то вспомнил, как они проводили со Шпаковским радиоточку в дом Маши, как Шпаковский вот так же непринужденно держался за столом. Эдик не заметил, как рядом с тарелкой квашеной капусты выросла поллитровая бутылка фиолетовой жидкости.

— Марочный денатурат.

— Страшный больно...

— А ты не бойся. Наверное, не в таких переделках бывал?

— Случалось... — Эдик взял в руки стакан, подозрительно посмотрел на содержимое, понюхал.

— Да брось ты присматриваться. Давай одним духом...

Эдик залпом выпил полстакана и задохнулся. Шпаковский сунул ему в рот ложку квашеной капусты и рассмеялся…

— А я думал, что за время нашей разлуки ты испортился, а выходит... вот как...

Эдик закусил, почувствовал, что хмелеет, и достал из кармана махорку.

— Э, нет, — запротестовал Шпаковский. — Тут, брат, сперва надо утрамбовать эту синьку закусью, а то обалдеешь... — Он подложил в тарелку Эдику тушенного в русской печи картофеля и соленый огурец.