Конн Иггульден - Волк равнин. Повелители стрел

Когда Тэмучжин вернулся, очаг уже горел, а Бортэ исчезла. Мрачная жена Шолоя, костлявая старуха Шрия, суетилась вокруг очага, поддерживая огонь. Потом вышла и захлопнула дверь. Она не сказала Тэмучжину ни слова с момента его появления в юрте. Тэмучжин жадно посмотрел на котелок с чаем. Но появился Шолой и, взяв мальчика двумя пальцами за плечо, вывел его в спокойную предрассветную тишину.

– Когда встанет солнце, будешь валять войлок с моими сородичами. Стричь овец умеешь?

– Нет, я никогда… – начал было Тэмучжин.

– Мало от тебя толку, парень, – скривился Шолой. – Ведра я и сам могу таскать. Когда рассветет, соберешь кизяк для очага. Ну а стадо пасти можешь?

– Приходилось, – поспешно ответил Тэмучжин.

Он надеялся, что ему дадут кобылу и велят пасти стада олхунутов. И тогда он сможет каждый день уходить подальше от новой семьи. Однако Шолой понял, что мальчишка уже размечтался, и его беззубый рот собрался в мокрый и грязный кулак.

– Хочешь сбежать к мамочке, сынок? Испугался тяжелой работы?

– Я могу красить кожу и сучить веревку на сбрую и седла. Я могу резать дерево, кость и рог, – покачав головой, ответил Тэмучжин.

Он невольно покраснел, однако Шолой вряд ли заметил это в темноте.

– А зачем мне седло, если у меня и лошади-то нет? – хмыкнул старик. – Не все рождаются в шелках да мехах.

Старик поднял руку, собираясь ударить Тэмучжина, но тот успел уклониться. Шолой был намерен продолжать. Он бил мальчика, а тот, отходя назад, вдруг наступил на темное пятно, где моча протопила лед, и упал на землю. Когда же он попытался подняться, Шолой пнул его под ребра. Тэмучжин вскочил и стоял, пошатываясь, внезапно потеряв уверенность. Старик явно намеревался постоянно его унижать, и мальчик не понимал, чего тот от него добивается.

Шолой со свистом выдохнул, утомившись от избиения, плюнул. Потянулся узловатыми пальцами к Тэмучжину. Тот попятился, не зная, как ответить своему мучителю, чтобы тот прекратил его бить. Мальчик уворачивался и закрывал голову, но некоторые удары попадали в цель. Внутренние силы, растущие в нем, подстрекали его дать старику сдачи, но он не был уверен, что Шолой сейчас хоть что-то почувствует. В темноте он словно вырос и стал очень страшным. Тэмучжин даже представить себе не мог, как его стукнуть достаточно крепко, чтобы тот прекратил этот кошмар.

– Хватит! – закричал он. – Хватит!

Шолой хмыкнул, крепко ухватившись за полу халата Тэмучжина и тяжело дыша, словно пробежал расстояние в несколько полетов стрелы под полуденным солнцем.

– И не таких жеребчиков обламывал. И поупрямее тебя. А ты не лучше, чем я думал.

В его словах звучало презрение. Тэмучжин разглядывал лицо старика. На востоке затеплился рассвет, и племя наконец стало просыпаться. Мальчик и старик одновременно почувствовали, что за ними следят, и, обернувшись, увидели Бортэ.

Тэмучжин вспыхнул от стыда, еще более ужасного, чем побои. Шолой отпустил его, словно подчинившись молчаливому и внимательному взгляду Бортэ. Казалось, старику стало неловко. Не говоря ни слова, он протиснулся мимо Тэмучжина и исчез в смрадной темноте юрты.

По верхней губе струилась кровь, и Тэмучжин вытер ее, озлобленный на весь мир. Это движение спугнуло дочь Шолоя. Она отвернулась и побежала прочь, исчезнув в предрассветном сумраке. На несколько драгоценных мгновений он остался наедине с самим собой, почувствовав себя потерянным и жалким. Его новая семья была немногим лучше бродивших вокруг животных. А ведь это лишь начало первого дня.

Бортэ пробежала между юртами, промчалась мимо лающей собаки, и та бросилась за ней в погоню. Несколько быстрых поворотов – и собака осталась позади, рыча и гавкая. Только на бегу Бортэ чувствовала себя настоящей. Ничто на свете не могло коснуться ее в такие минуты. Когда она стояла или сидела, отец мог ударить ее, а мать – хлестнуть веткой березы. У девочки еще не зажили рубцы на спине: пару дней назад ее избили за то, что она пролила ведро холодного кумыса.

Дышалось легко, и Бортэ захотелось, чтобы солнце застыло над далеким горизонтом. Если племя останется спать в своих юртах, она сможет побыть в покое и счастье вдалеке от всех. Она знала, что о ней говорят плохо, и порой ей хотелось быть такой же, как другие девушки. Как-то она даже попыталась стать такой, как все, когда мать в очередной раз на нее накричала. Но ее хватило всего на один день: и шитье, и стряпня, и изготовление черного арака для воинов ей быстро надоели. Что в этом хорошего? Бортэ и внешне отличалась от остальных девочек: худенькая, маленькие груди, обтянутые кожей ребра. Мать все сетовала, что она слишком мало ест и не растет, но у Бортэ были другие виды на будущее. Она не хотела, чтобы у нее выросло коровье вымя для мужской дойки. Она хотела быть быстрой, как олень, и жилистой, как дикая собака.

Наслаждаясь ветром и свободой, она с жадностью глотала воздух на бегу. Отец, не задумываясь, отдал ее этому волчонку! Старик слишком туп, мог бы и ее спросить, хочет она этого или нет. Конечно же не хочет! Но ему все равно. Она знала, каким жестоким бывает отец. В такие моменты есть только одно спасение от его кулаков – спрятаться. Соседские женщины пускали ее на ночь в свои юрты, когда Шолой слишком уж бесился. Правда, если их мужчины напьются кумыса, то ночевать с ними в одном жилище тоже может оказаться опасным. Бортэ всегда прислушивалась к тихим голосам хозяев, к их учащенному дыханию, которое означало, что мужчина может наброситься на нее в темноте. Однажды она так и попалась, но больше этого не случится – по крайней мере, пока при ней нож.

Девочка миновала последние юрты племени и, сама не зная почему, побежала к реке. Рассвет уже очертил черную линию воды, а ноги несли ее сами собой. Может, она сумеет перепрыгнуть на другой берег. Может, и приземляться не стоит, а полететь как цапля. Бортэ рассмеялась, представив, как бегают эти неуклюжие птицы – одни хлопающие крылья и тонкие ноги. А вот и берег. Сейчас разогнаться, присесть – и прыгнуть! Она взлетела, глядя в лицо восходящему солнцу и думая, что никогда больше не опустится на землю. Приземлилась на дальнем темном берегу и упала в траву, еще жесткую от ночных заморозков, переводя дыхание от полета собственного воображения. Бортэ завидовала птицам, которые могут улетать так далеко от земли. Как же они наслаждаются свободой, подумала девочка, высматривая птиц в рассветном небе. Как бы счастлива она была, если бы могла расправить крылья и взлететь, оставив на земле отца и мать! Они смотрелись бы сверху грязными черными точками. Тогда они стали бы маленькими, словно насекомые. А Бортэ устремилась бы к солнцу, и Отец-небо радостно встретил бы ее. Но вдруг он тоже поднимет на нее руку? Тогда придется снова улетать. Девочка не верила в абсолютную благость Отца-неба. Ее опыт подсказывал, что все мужчины, какого бы нрава они ни были, слишком походят на жеребцов, что спариваются с кобылами. Она видела такое в олхунутских табунах. Жеребцы дрожат от возбуждения, когда хотят излить свое семя. Они горячи, когда подходят к самкам со своими могучими кольями. А потом щиплют себе траву, словно ничего и не было. Никакой нежности и заботы она во всем этом не видела ни у лошадей, ни у людей. Всю свою жизнь она прожила в одной юрте с родителями. Отцу было наплевать на присутствие дочери, когда ему хотелось ночью забраться на Шрию.