Камиль Гремио - Расчеловечивание

Остальные волной бросились на нас, а мы только того и ждали. Помню удары глухие, крики, проклятья, всё тогда слилось в… знаешь, в единый порыв городского воя. Непередаваемого воя. Вклинились менты, мы оттеснили бандерлогов, и те побежали, откидываясь камнями от движущейся на них толпы. Наши победили! Снова, как тогда, в Отечественную. Кто-то меня в бок толкнул и улыбнулся, дескать, как, чувствуется дух Великой Победы?

В толпе застрял трамвай. Я крикнул: «Мы шо, одесситы, или как? Поехали!» Народ набился в этот трамвай, и мы двинулись на Куликово поле, где уже начался концерт в честь великого дня великой страны. Люди махали нам, а мы – им. Я очень хорошо помню, как этот патриотический трамвайчик пробивался сквозь невозможно-зелёную весеннюю листву, и красные флаги, вывешенные на балконах, нам будто говорили: «Одесса не встанет на колени перед новой генерацией нечисти, разгулявшейся на нашей земле!»

– Жесть…

– Мы уже знали, что майданные поезда дружбы до Крыма не добрались и теперь их конечная станция – Одесса. После светлых, ярких событий десятого апреля на митингах всё чаще раздавались призывы к активным действиям, ощущались недовольство и смутный такой, ещё не оформившийся до конца, нехороший страх. Майданутые затаились, город находился под нашим контролем. В наших дружинах было много бывших ментов, не поддержавших бандеровцев и мгновенно люстрированных, и они представляли собой конкретную физическую силу. Второе мая обещало стать очень горячим днём. У бандерлогов уже состоялось небольшое турне по городам страны: в Николаеве, вон, концерт удался на славу…

С утра в городе жара была нечеловеческая. Все чувствовали эту неотвратимость, а отступать было некуда. Страх за собственную шкуру уступал место великому, благородному и прекрасному страху за общее дело, и я шёл вперёд во второй шеренге дружинников. Майданутые собирались провести митинг вместе с ультрас, местным нацистским отребьем и мелкими шайками, поддерживающими переворот. Нас начали вести менты. Отвлечь их было не трудно: мы изобразили, что движемся в сторону Дерибасовской, а потом, по команде, резко развернулись. Я со своей пятёркой дёрнул вперёд, чтобы милиция нас не заблокировала. Я так в жизни не бегал, ноги сами несли! Вдохнул только возле круглого дома на Греческой площади. Первая стычка случилась, когда оставалось пройти полквартала до Соборной площади, где собирались бандерлоги.

В нас полетели взрывпаки, камни, дымовые шашки. Толпа шумела, солнце жарило. Среди нас были и люди в полном обмундировании – в брониках и касках. После короткой потасовки с их авангардом нас всё-таки разделили менты. Наши начали строить баррикады, а майдауны стали пытаться обойти нас по флангам. Толпа расходилась, как библейское море.

Я взял на себя оборону левой стороны. Рядом стояли пацаны лет по пятнадцать-шестнадцать, и, куда деваться, пришлось мне принять командование этим небольшим звеном. Врагов было раз в десять больше. Понятно стало: дело идёт к тому, что нас всех просто окружат и побьют. – Как в Запорожье в тот раз, когда горстка людей с георгиевскими ленточками шесть часов стояла под градом летящих в них камней, яиц и ругательств.

– Ага. Мы тут же принялись строить баррикаду между двумя колоннами из подручных средств. В ход пошёл металлический забор со стройки рядом, всякие ящики, доски, мешки и вообще всё, что под руку попалось. Мы оставили небольшой проход, куда больше двух человек разом протиснуться бы не смогли, а как только появились незваные гости, в них полетели камни, и они отступили. Первая волна атаки была успешно отбита. За мусорками и шаурмятней спрятался полевой госпиталь. Там наши женщины, и девчонки совсем… Наши. Куча раненых – их нужно было бинтовать. Я пробрался к будке с шавухой, где лежали деревянные поддоны, отлично подходящие для укрепления баррикады. Продавец-араб пытался было протестовать, мол: «Куда потащил?», а я ему: «Не ссы, дядька! Фашизм не пройдёт! Верну я твои поддоны, обещаю!» И поволок их к баррикаде – по одному в каждой руке. Он улыбнулся и махнул мне рукой. Взрывпакеты рвались постоянно.

Ближе к четырём жара просто невыносима стала. Мне от духоты, видимо, показалось, знаешь, будто вот эта вся драка за место под солнцем переливается, как вода. Всеми цветами ненависти. Потом началась вторая серьёзная атака. В ушах – гул, в глазах плывёт всё. Новая волна бутылок и камней перелетела через баррикады. Кому-то попало по голове, и он упал, обхватив её руками. Откуда-то сзади возник крупный мужик в чёрной ВВ-шной форме и бронике. Он мне руку на плечо положил и говорит: «Как у вас тут? Н-да, понятно, сейчас помогу!» И малышню мою окриком подозвал к себе: «Братцы! Давайте-ка организованно!» Все взяли кто по камню, кто по бутылке, и на счёт «Три!» швырнули через баррикаду. И снова. И снова. Через проход снова попытались пролезть майдауны, но под градом камней они вынуждены были отойти. На правом фланге у нас всё было паршиво: людей не хватало, наших постепенно теснила агрессивная толпа бандерлогов. Я заметил знакомого парнишку, крикнул ему, что там нужна помощь, и мы бросились на выручку. У меня в руке был молоток, у него – длинная палка. Переулок Жукова был пуст, и мы решили этим воспользоваться. По идее, планировалось оказаться у них в тылу и попытаться отвлечь от наших уязвимых мест. Вдруг впереди показалась колонна майданутых: они обошли наши укрепления с тыла и теперь замыкали кольцо. Во главе дефилировал жирный, мерзкий такой мужичонка в синей рубашечке и с невероятно наглой рожей. Сотник Мыкола, твою мать, известная в узких кругах гнида. Они шли по двое, чуть ли не строевым шагом. Ноги у меня гудели, пот – градом, лицо, шея – всё мокрое. Ну, думаю, ща напиздим сволочей! Метрах в двадцати от авангарда ихнего я ход сбавил и заметил, что они все вооружены. Заорал: «Атас, пацаны, стволы!», развернулся, но сзади никого не было. Мы вдвоём остались против этой своры дуболомов с оружием. Одна мысль билась: валить нахер отсюда! Срочно бежать! Первый бандерлог медленно, как в кино, скинул с плеча импортную длинностволку. Мы – в узком переулке. Я по соседним домам глазами шарю – двери заперты все, деваться некуда, спрятаться негде. Машин по обочинам, как на зло, нет почти! Только они и мы. Вообще не помню как развернулся и за руку своего товарища схватил. Время тогда зажевало, как плёнку в китайском магнитофоне: полная рассинхронизация. Побежали назад, к своим. Грянул выстрел. Ничего: ни разрывов, ни криков, ни сирен, а только выстрел. Завернули за какой-то ларёк, и вдруг чувствую, как руку вниз тянет. Он, товарищ мой, лежит уже на животе. Спина как сито от дроби, и кровь, словно испарина, ровным пятном сквозь футболку. Из-за угла люди вышли. Наши. Наши! Человек двадцать. В полной экипировке, со щитами, в бронежилетах. Выстроились стенкой и двинулись на врага. Я уже не мог различать звуков, адреналин бил по вискам. Вернулся к своим.