Николай Шамрин - Истории Юрия Иваныча

– Совсем зрение ослабло. Когда к прилавку добрался, даже спрашивать не стал, взял, что дали, только деньги с кошёлкой сунул продавцу и взял, что назад вернули…

– Такая большая очередь была?

– Не то слово, «очередь»! Не очередь, а битва настоящая. Ладно, на вкус распробуем, а выводы потом делать будем.

– Это «Агдам».

Сосед от души порадовался:

– «Агдам»? Хорошее винцо, крепкое и запах натуральный. В конце пятидесятых бормотуху начали выпускать, «Солнцедар», много народу потравилось, но пили, куда деваться? Не слыхал?

Я отрицательно покрутил головой:

– Частушки матерные слышал, а вживую не видел. Не довелось.

Хозяин разлил напиток по кружкам:

– Ну и ладно… Давай за нас, первый раз ведь, по-людски сидим.

Выпили. Юрий Иваныч, отломил кусочек горбушки и аппетитно занюхал алкоголь:

– Ты на меня не смотри, ешь. Я-то, сам, мало ем, а ты, давай, наворачивай, не обижай хозяина.

Минуты три в комнате царила тишина, прерываемая позвякиванием посуды. Наконец, очевидно стараясь наверстать потраченное время, сосед, озорно взглянув в мою сторону, продолжил монолог:

– Тут такое дело со мной вчерась приключилось. Приходит ко мне девчушка, молоденькая такая, и говорит, мол, вас, Юрий Иванович, председатель горисполкома на сегодня к себе приглашает. Я в ответ: «Кто такой? И зачем я ему сдался?». Девчушка, мол, он у нас новый руководитель, Александром Андреевичем кличут. А приглашает для сюрприза. Любопытно мне стало, чего это я начальству понадобился? Как в начале семидесятых вышел на пенсию, я-то, в десятом году родился, так ни одна собака меня не звала, а, тут вдруг потребовался. Ну, ладно. Машка по-быстрому мне штаны подшила, погладила, новую рубаху из сундука достала, нафталином провонявшую, даже галстук нашла. Оделся я как Муслим Магомаев, и пошёл к властям. А что сделаешь? Оно, конечно, времена новые, перестройка какая-то идёт, а вдруг, всё как при Сталине обернётся? Шутки плохи, с властью-то. Давай выпьем, потом доскажу, со смеха помрёшь, обещаю.

Мы выпили. Юрий Иваныч, снова отломил кусочек хлеба и, подцепив ложкой кильку, положил её на крошечный ломтик:

– Килька, она – первое дело: и под водку, и под винище, подходит. Ты попробуй, не побрезгуй, дело говорю. – Прожевав бутерброд и, вытерев губы подолом рубашки, продолжил. – Ну, так вот, собралось нас в зале человек двадцать. Может и поболе. Кто-то из знакомых, а кого раньше и в глаза не видел. Ну, думаю, всё старичьё собрали, а для чего, понять не могу. Выходит, значит, к нам начальство, молодой такой, не знаю, сколько годков, но, молодой. Важный из себя, но приветлив. Врать не буду, приветлив, это точно. Мы все растерялись, в первый раз ведь, и, видать с испугу-то, построились. Ну, прям как в армии. Председатель улыбнулся и говорит: «Чувствуется старая закалка!» Мол, молодцы, мы… Поручкался с каждым, вроде как с уважением, и говорит, мол, Михал Сергеевич велел каждому из фронтовиков по ордену выдать, всем без исключения. А орден-то, важный, «Отечественной войны», не шутка! Им Сталин в войну всё больше офицеров и генералов награждал, а тут такое дело. Но, говорит, и это ещё не всё, партия, мол, поручила передать вам, ветеранам, брошюру генсеком лично написанную, и продовольственные наборы, дефицитные. Ясное дело, все обрадовались, кто-то награде незаслуженной, но большинство – пайку. А, что? Там: и сервелат, и тушёнка, и сыр, и прочего добра немало. Попробуй купи в магазине. Роздали нам пакеты и брошюры, значит, и дело к наградам подошло. Вручает начальник ордена, каждому доброе слово говорит, мол, живите долго, так до меня и добрался…

Юрий Иваныч вдруг смолк, растеряно разглядывая комнату. Пауза затянулась, и я решил помочь рассказчику:

– А дальше?

Сосед будто очнулся. Виновато взглянув мне лицо, с горячностью продолжил:

– Может и не прав я, только понятие имею в полном объёме… Этот орден Сталин давал тем, кто в боях шибко отличился. А тут? Вот, Петрович, мы с ним на заводе работали, я наладчиком, а он, по грамотности своей, в бухгалтерии писарем. Он и в войну писарил, да только не на фронте, а в тылу, в военкомате. Видать, там и оформил своё «ветеранство». И ему за это орден? Вот и получается, что не по заслугам… Ну, да ладно. Подходит, значит, начальник ко мне, коробочку протягивает и говорит, вручаю тебе, Юрий Иваныч, боевую награду. А я ему в ответ: «А ты, кто? Сталин? Или на другой случай, Калинин? Есть у меня награда за войну, медалька «За отвагу», кровью моей добытая. А это мне вовсе и не нужно» Тот растерялся, огляделся на помощников своих и спрашивает, мол, а чего тебе нужно-то? Я ему прямо и сказал: «А давай-ка мне, уважаемый, двадцать пять рублей, да одной бумажкой. С меня и хватит!» Все засмеялись, а он, видать, чтобы лица не лишиться, достаёт из бумажника четвертной, мне вручает и говорит: «А орден всёшь-таки возьмите, нехорошо получается, заслужили ведь. Сам Горбачёв распорядился!» Я деньги-то взял, а чего не взять? А орден брать не стал, так и сказал, мол, Горбачёв, не Сталин. Да и откуда ты знаешь, что я награду эту заслужил? Мне чужого не надо. На том и разошлись… Налью-ка я ещё по стаканчику, шибко хорош портвейн, не чета «топорикам».

Юность помора

Юрий Иваныч слегка захмелел от выпитого вина. Щёки его покраснели, глаза обрели живой и весёлый блеск. Даже борода, казалось, стала отсвечивать розоватым цветом. Впрочем, алкоголь не повлиял на связанность мыслей и речи хозяина. Поставив пустой стакан на стол, он по привычке занюхал выпивку ломтиком хлеба и неторопливо продолжил свой рассказ:

– Вообще-то я из поморов буду, из-под Архангельска. Сельцо там было, Порогом называлось, сейчас и не знаю, есть ли, нет ли. Это тюрьма и война меня правильной речи выучили. Раньше я и окал, и цокал, шепелявил и в-закал. А что? На северах, наверное, по сю пору так бают. Разговаривают, по-вашему. Я тебе говорил, что с десятого года? – не став дожидаться ответа, сосед снова наполнил стаканы портвейном и предложил, – давай-ка, паря выпьем. Потом и порасскажу. Если интерес имеешь…

Я хотел было уточнить по поводу тюрьмы, не оговорился ли, часом Иваныч? Но тот, лихо опрокинув стакан терпкого напитка в рот, энергично замахал руками. Потом, мол, не мешай. Наконец, он продолжил:

– Ну, так вот… Жили мы, скрывать не буду, в достатке. И хотя землица ничего кроме картошки и ржи не родила, но рыбка во все времена поморов выручала. Недаром у нас говаривали: «Морем живём – морем кормимся». Семья у нас и по тем меркам большая была. А как иначе? Не выжить по-другому. Старшие братья, которые женатые, со своими семьями нераздельно жили, в отцовом доме. Сообща на промысел ходили, сообща карбас и снасти ладили для мурманского промысла. Я к работе с детства приучен был, как шесть лет исполнилось, так отцу и стал помогать. Закон такой в наших краях. Всё вместе делали, вот только батюшка меня на Мурман не брал. Старшие с ним ходили. – Юрий Иваныч замолчал, немного подумал и достал папиросу из мятой пачки. – Вот, курю. В деревне мало кто куревом баловался. Да и я не дитём начал. Ладно, бросать уже поздновато. Я крепким пацаном уродился. К десяти годам ростом уже старших братьев почти догнал. Вот батюшка меня к кузнецу и определил. Посоветовался с мамушкой и говорит: мол, нечего тебе в Мурмане делать, я там со старшими управлюсь. А кузнецкое дело завсегда пригодится. Перечить нельзя. Отец слово своё сказал, значит надо исполнять. Работал я поначалу в подмастерьях, а через пару годков молотобойцем стал. Так и жили мы в своём укладе, покуда власть не решила колхоз из артели устроить.