Василий Дворцов - Крещение свинцом

– Когда и каким военкоматом вы были мобилизованы в Красную армию?

– В Красную армию мобилизован двадцать пятого января тысяча девятьсот сорок второго года Ленинским райвоенкоматом города Вологды.

– В какую часть вы были зачислены и в качестве кого служили?

– Зачислен рядовым красноармейцем в третий взвод пятьдесят шестого отдельного батальона связи двадцать четвёртой стрелковой дивизии. Позже, когда дивизию перевели под Тамбов, был отправлен на курсы связистов.

– А как это получилось? – Капитан нехотя поглядел на стоящего навытяжку рядового. – Как вообще вы оказались мобилизованы? Вы же были под «бронью». В анкете сказано: «Происхождение: из служащих, лишён прав не был», но тут же далее: «Возведён в сан диакона Русской Православной Церкви». Вам же не в Рабоче-крестьянской Красной Армии, вам, в лучшем случае, в народном хозяйстве, да и то под надзором.

– Я очень хотел… Родину защищать.

– И что? Пошли на подлог? – Капитан опять уткнулся в личное дело. В свете керосинки блестели золотистый, в синей окантовке с белыми звёздочками погон и круглая лысинка на темени. – В разведку зачем напросились? Захотели сменить место службы в надежде утери личного дела при переводе в нашу триста тридцать девятую дивизию?

– Я правда очень хотел Родину защищать.

– «Правда»? А что есть «правда»? Для вас? – Ну вот, начинается. Капитан откинулся на табурете, скрестил руки на груди, перекрыв яркий, новенький орден Отечественной войны второй степени. Наверное, за Грозный или Гудермес, там в январе-феврале энкавэдэшники с эдельвейсовцами, а ещё пуще с местными предателями крепко бились. Пухлое, мучнисто-белое лицо в каре начёсанной поперёк лба прядки и низких висков продолжало выражать усталое равнодушие, но в глубине синих, как у младенца, глаз чуть-чуть обозначились точки кошачьего, охотничьего интереса.

Вкопанная под крышу палатка, в которой располагались образцово застеленные, прикрывающие одеяльными навесами вещмешки и чемоданы, командирская и замполитская раскладушки, большой стол-козлы, зелёный сейф и фанерный ободранный шкаф с посудой и пайковыми запасами, в свете керосиновой, с чистым новым стеклом лампы казалась такой расслабляюще уютной, мирно обжитой, что Дьяк едва сгонял в кучу разбегающиеся мысли.

Не дождавшись ответа на непротокольный вопрос, капитан вернулся в прежнее, надбумажное положение:

– Какие у вас взаимоотношения с Шигирёвым Прохором Никитовичем?

– Взаимоотношения у нас с рядовым Шигирёвым нормальные. Личных, если вас это интересует, нет. Только служебные.

– Это вы что, так шутите? В одном отделении с вором-рецидивистом, и – «только служебные»? Интересно. Поделитесь опытом, как вам, служа с матёрым уголовником, удаётся не видеть фактов мародёрства?

– Так ведь с него должны судимость снять: рядовой Шигирёв очень смелый разведчик, в группе захвата добыл одиннадцать «языков». И лично уничтожил порядка двадцати фашистов. Я с ним около тридцати раз ходил в тыл врага. В поиске он образцово дисциплинирован и находчив.

– Прямо наградной рапорт. А вас не настораживает, что социально опасный элемент вдруг напросился на фронт, да ещё на самый риск?

– Позвольте повторить: мы только товарищи по службе, а не друзья.

Капитан неспешно просмотрел несколько разнородно испечатанных листов.

– Про Пичугина Клима Серапионовича даже спрашивать не стану. Но вот с рядовым Лютиковым Антиохом Аникиевичем вы уж точно дружите. Вам же по происхождению положено – оба из священнослужащих.

– С рядовым Лютиковым мы правда состоим в достаточно доверительных отношениях. Но, опять же, не из-за происхождения, а потому, что также многократно бывали с ним в поиске за линией фронта.

– И он тоже герой.

– Так точно: рядовой Лютиков – смелый, находчивый и дисциплинированный разведчик. Спортсмен, помогает новичкам в освоении приёмов борьбы.

– Конечно, конечно. И потому между заданиями вы с Лютиковым ни о религии, ни об отношении Советской власти к религии не говорите?

Всё то же выражение утомлённого равнодушия, только глубинные точки охотничьего интереса расширились вместе со зрачками. Дьяк ответно чуть-чуть притоптался.

– Мы с Лютиковым, если не в наряде или на задании, обязательно присутствуем на политзанятиях, спросите товарища политрука. Более того, мы испытываем искреннюю благодарность к Советской власти, которая доверила нам оружие и позволила реализовать желание биться с фашистскими оккупантами. Конечно, беседы наши иногда касались личной веры, но только личной, без обобщений. И никого в них мы никогда не вовлекали. Кроме того, Лютиков много времени уделяет боевой и физической подготовке разведчика, так как в поиске он обычно идёт в группе прикрытия, что предполагает прямые и активные боестолкновения с преследующим противником и диверсионные акты.

– Не надо меня просвещать. Я знаю специализации в разведгруппе.

– Прошу прощения, виноват.

– Ну, насчёт прощения, ещё успеется. А сейчас отвечайте: вы категорически утверждаете, что никакой критики Советской власти за её принципиально твёрдую материалистическую политику в отношении церкви, а также распространение иных антисоветских, в том числе монархических, взглядов среди кого-либо из красноармейцев своего подразделения, ни вы, ни рядовой Лютиков не вели?

– Так точно. Утверждаю. Мы, как вменяемые русские люди, не можем не испытывать самых добрых чувств к рабоче-крестьянской власти, особенно после того, как прочитали в газете «Известия», что правительство, возглавляемое товарищем Сталиным, решило принять материальную помощь от верующих на производство боевой техники. А какую радость мы пережили прошлой весной, когда в Москве было разрешено пасхальное богослужение!

– Ну, это временно. Рано вы обрадовались. И чему, собственно? Ведь если подумать, то получается: обрадовались нападению врага на нашу Советскую Родину. Мол, теперь Родине не до вас, не до уголовников, кулаков и церковников. Рано. Как бы вам ещё не наплакаться.

Дьяк вытянулся по стойке «смирно». Капитан тоже развернул грудь, задержал дыхание. Уже не только глаза, само округлое лицо его обрело что-то кошачье. Но выдохнул, закрыл тоненькую папку, нацарапал запавшую внутрь верёвочку, завязал бантиком.

– Рядовой, вы свободны. Временно.

– Разрешите идти?

– Идите… Отставить!

Что ещё?! Дьяк, мотнувшись, сделал разворот на месте.

– Как мне объясняли: Успенский, Троицкий, Преображенский – праздничные фамилии давались выпускникам духовных заведений за отличную учёбу и примерное поведение. Боголюбов, Добронравов, Благословский – это фамилии для безупречных в поведении, но слабо успевающих. А Цветковыми, Розановыми, Лютиковыми нарекали и отвратительно учившихся, и недостойно ведущих себя.