Макс Поляновский - Дважды Татьяна

Дежурный офицер любезно встретил Кучерова, проводил к столу, придвинул угощение.

«С паршивой овцы хоть шерсти клок», — сердито подумал Кучеров, наливая себе пиво.

— Доброго здоровьичка! — ласково обратился к нему сидевший напротив немолодой мужчина, надевший ради торжественного случая даже крахмальный воротничок. Белизна воротничка резко оттеняла красную, в глубоких бороздах, огрубевшую шею.

— Здравствуйте, что-то не припоминаю, — отозвался Кучеров, хотя мгновенно узнал бывшего Наташиного квартирного хозяина: в свое время Таня справлялась у него об этом опасном человеке.

«И он приперся! — неприязненно подумал Кучеров. — Я хоть для дела, а ведь этот только чтоб пожрать, не иначе. Хоть и нравится ему при немцах, но шкурой рисковать не пойдет».

Зал заполнялся «добровольцами». Через несколько минут под стук ложек и стаканов Кучеров слушал витиеватую речь первого оратора. Франтоватый тип по-русски благодарил прибывших и объяснял им, как долго будет помнить великая Германия их подвиг.

Этого оратора сменил новый, говоривший по-белорусски. Он славил фашистов и призывал помочь им прикончить, придушить «лесных разбойников».

Рядом с этим даже бывший Наташин квартирный хозяин показался Кучерову лучше. Тот просто пожрет, засунет что можно в карманы и уйдет. А этот способен и бить, и истязать, и на брюхе ползать. Но в лес он тоже не пойдет, нет. Он же грамотный, вон как языком чешет. Ему письменный стол дадут. В кабинете. Отсюда он будет бегать к начальству, трепеща от почтения к власти.

После него на эстраде появился гитлеровский чин, сопровождаемый переводчиком. Он польстил собравшимся, сообщив, что видит перед собой лучших представителей белорусского народа, восхищается их мужественными рыцарскими лицами.

Кто-то скрипнул стулом, кто-то довольно крякнул. Не часто приходилось тем, кто собрался тут, слышать похвальные слова в свой адрес.

— С вашей помощью мы прикончим нарушителей порядка в Белоруссии, бандитов-партизан! — громогласно закончил оратор. — Прошу, господа, подходить к столу, записываться.

В зале установилась тишина. Неожиданная и неловкая пауза.

Улыбающиеся вербовщики сидели над чистыми листами бумаги, готовые любезно протянуть ручку каждому, кто поставит на бумаге свою фамилию.

«Эх, была не была!» Кучеров развязно подошел к столу, размашисто расписался. В скобках указал свой адрес.

Он огляделся. Лица многих «добровольцев» были ему знакомы. Он узнал переодетых полицаев (эти, пожалуй, пойдут в лес. Как-никак служба!), узнал вековечного тунеядца Федю (этот тоже только подкрепиться пришел!).

Подставные добровольцы громогласно благодарили за оказанную им честь, повторяли, что с гордостью поведут доблестных воинов, которым доверено прикончить партизан.

В одном из уголков зала Павел Михайлович заметил немецких солдат в форме мотомехчастей. По знакам и цифрам на их мундирах можно было заключить, что они принадлежали к новому, только что прибывшему в Минск пополнению. Солдаты живо реагировали на каждое слово немецкого оратора, поочередно, с разными интонациями повторяли произнесенное им «блокада». Они продолжали разговаривать, когда на эстраде начался концерт, бойко выскочила пара танцоров в белорусских народных костюмах.

Кучеров пересел поближе к солдатам. Вслушиваясь в их разговор, он понял, что солдаты не хотят воевать в лесах.

— Они обещали не посылать нас к партизанам! Мы не олухи, не позволим подстреливать нас, как зайцев.

Так примерно понял Кучеров слова своего соседа и обернулся к нему как бы между прочим:

— Но ведь господа ораторы сказали только что: ничего опасного в лесной войне нет. Мы все выйдем оттуда героями. Вот я первый записался. А вам, молодым, отчего же не идти туда?

Солдат-чех побагровел, толкнул непрошеного советчика в грудь и почти крикнул:

— Ступай сам, если записался. Пулю захотел? Болван!

Молодому чеху было невдомек, что сосед, которого он так грубо оттолкнул, вполне удовлетворен его реакцией. По настроению этого парня, по смелости, с какой он высказывался, можно было судить о настроении в новом батальоне.

Из солдатского клуба Кучеров отправился на условленную встречу к Тане. Рассказал все, что видел и слышал, перечислил запомнившихся «добровольцев».

Той же ночью Таня отправилась из Минска через Заславль в Бобры.

Снова она приняла облик жалкой побирушки. Нечесаная, грязная девушка в разбитых сапогах робко брела по сельским дорогам. Ее окликали гитлеровцы и, оглядев брезгливо, кричали: «Вэг! Вэг!», а сытые полицаи кидали попросту: «Топай, топай отсюда, зараза!»

Было бы смешно, если бы Таню обижали все эти хамские окрики. Не спеша, с виду безразличная ко всему, она шла к своим. Она уже привыкла ходить пешком, и расстояния не пугали ее.

Испугало на этот раз другое.

Днем, когда она подходила к деревне Саевщина, гитлеровские охранники проверяли документы у всех проезжавших и проходивших. Сгрудились подводы, остановилась грузовая машина. В стороне стояли окруженные конвоем люди.

Таня спокойно прошла мимо, но сердце пугливо екнуло. Могли задержать и ее. Что тогда? Ей дорог каждый час: она несла своим тревожную весть о вражеской блокаде.

Ее окликнули. Она продолжала идти, не оглядываясь. Окликнули снова, на этот раз требовательно, резко. Именно ее.

Тогда она вбежала в первый попавшийся дом, шепнула изумленной хозяйке:

— Прошу вас, скажите, что я — ваша!

Не теряя ни секунды, сбросила пальто, сапоги, вскочила на русскую печь с широкой лежанкой, прикрылась одеялом и стала энергично растирать замерзшие руки и ноги.

В таком виде застали ее два вломившихся в дом солдата.

— Сюда только что вошла женщина!

Властная хозяйка оттеснила их к двери. Уперев руки в боки, начала стыдить и корить на все лады:

— Какого лешего к девке моей пристали? Партизаны им снятся, так они уж ко всем цепляются… Дочка домой пришла, замерзла, а они лезут документы проверять. А ну, вэг отсюда…

Солдаты переглянулись, пожали плечами и ушли.

Горячая волна благодарности и любви к этой незнакомой женщине захлестнула Таню. Вот и сейчас — в который раз! — она убедилась, что оккупанты напрасно надеются привести к покорности простых советских людей.

Эти люди — надежная опора партизан и подпольщиков в их тяжелой и опасной деятельности. Неприметная крестьянка, видевшая Таню впервые в жизни, рисковала многим, если не всем, и все же она помогла девушке, не раздумывая ни секунды, будто та и в самом деле была родной ее дочерью.

Таня подошла к женщине, молча крепко поцеловала ее и быстро вышла.

«Благодаря Тане мы узнали о предстоящей блокаде и своевременно вышли из окружения», — записал в 1943 году радист партизанского отряда Владимир Барковский.