Александр Бабин - Узник концлагеря Дахау

Иван молчал. Первое, что ему пришло в голову, это слова Татьяны, его скоро заберут в армию. Бабка Даша напророчила. То ли и вправду она имеет колдовские силы, если в ее зеркале черти в явь являются.

– Брэ, – произнес он одно слово и потряс головой.

– Чего головой трясешь, не выспался? Мы с матерью в окошко видели, как вы с Татьяной, крадучись, выходили из конюшни. Понимаю, дело молодое, перечить не стану, девка она справная, из работящей семьи. Правда, у нее отец с характером, власть недолюбливает. Ну да ладно, это его личное дело, ты не на нем женишься. Вот свадьбу справим, начнем вам избу рубить. Молодым лучше жить отдельно от родителей – семья крепче, слава богу, возможность появилась. Председатель ко мне относится с уважением, в посевную с уборочной в кузне днюю и ночую, обещал красным лесом помочь, отведет в горелом колке клочок непожженной сосновой делянки. Вот она какая Советская власть, помогает нам крестьянам! – и напыжился как петух, выгнув колесом грудь, дав понять, что он его отец, Петр Никифорович Есин, в деревне уважаемый человек, работает кузнецом, должность большая.

– Тебя, батя, не понять: властью любуешься, а сам сказывал до революции у твоего отца свой лес имелся – руби, сколько захочешь. Вот когда вам надо было строить добротный дом, такой, как у Татьянинова отца. Три семьи не стеснят.

– Хотели ставить крестовой с сенцами, под железной крышей, так новая власть пришла, свои порядки установила, землю и лес отобрали. Помню, отец барином идет по лесу, а мы с братом Андреем гуськом за ним. Подойдет к березке, ее обойдет да обойдет не один раз, рукой погладит, как девку гладят, и скажет: «Пусть еще с годок подрастет красавица, а там посмотрим – рубить ее или нет». Во как берегли свой лес! У каждого леса хозяин имелся, сучка не найдешь, подчищали, как муку по сусеку! Летом топить печь дровами совестно и жалко, сухоподстоем обходились, где и соломой протапливали. Колотые дрова берегли на зиму, морозы под сорок, одной вязанкой не обойдешься. Я вот действительную службу проходил под Москвой, там погода мягче, но тоже не балует. Ветер продувает шинель насквозь, а буденовка у красноармейца так для форса, но русскому солдату приходится все тяготы терпеть. Ты порасспрашивай у Ильи Сапрыкина как мы с ним в кавалерии служили у самого маршала Ворошилова! Воевать не воевали, гражданская война закончилась, но тоже хлебнули вдоволь солдатской доли.

Орлик замотал головой, когда шмель, жужжа, повис над его ухом.

– Тэррр ты окаянный, – Петр Никифорович прикрикнул на коня и шлепнув ладонью по его морде. Он дернулся. – Закрой этого озорника в конюшню, сена брось с охапку, за чащей поедем, в поле покормится. Я дойду до кузни, с напарником для борон зубы куем, посевная прошла, много работы навалилось. Ты тоже на работу не опаздывай, вам, молодым, надо достроить ферму до холодов, скотины нынче много народилось, приплод под соломенным навесом в зиму не пустишь, померзнут. Председатель решил маслозавод запустить, возить молочку в Куртамыш за двадцать пять верст накладно. А масло, что с ним сделается, посолил и в леднике год хранится, – чуть помолчав: – Ладно, некогда лясы точить, умывайся и к столу, мать картовницу испекла, в погреб слазь, крынку молока достань.

– Хорошо, только добегу до соседей, деду Самойлу гольянов обещал отсыпать…

Татьяна, войдя в свой двор, сразу проследовала в баню. В предбаннике разделась, зайдя в моечную, потрогала в котле воду, с вечера была еще теплая. Во дворе ласково залаяла собака, посмотрела в окно: из дома на крыльцо с кастрюлей в руках вышла мать. К ней подбежала собака и стала тереться мордой об ее ноги.

– Мухтар, фу, поготь, щас покормлю, фу, весь подол мне обслюнявил, – ворчливо она проговаривала слова, отталкивая его ногой, подошла к собачьей будке. Мухтар, виляя хвостом, крутился вокруг нее. – Тебя, боров, не прокормить, пользы никакой.

Содержимое из кастрюли перелила в собачью миску и пошла в сторону бани. Татьяна приоткрыла дверь и, чтобы ее не напугать, опередила:

– Мам, тебе что воды набрать? – зная, что мать идет за теплой водой помыть кастрюлю.

– А ты что с утра в бане размываешься, опять всю ночь вечеровала? – с напором ее спросила.

Татьяна молчала. Мать покачала головой:

– Отец вот узнает твои похождения, опять наругает, но ты на него не сердись, для порядка стыдит, терпи. А вам с Иваном пора заканчивать крадучись женихаться в воскресенье свадьба, успеете налюбиться – жизнь долгая. Голодной на работу не ходи, зайди в дом, в чугунке каша гречневая с мясом. Вчера отец обкашивал огород, случайно курицу зарубил: видишь ли, место она облюбовала, гнезда в курятнике ей мало. А кастрюлю на речке помою, за одним в огуречнике польюсь. Корову я сама подою и отведу в табун. Долго не размывайся, вечером все равно баню подтапливать, слышишь.

– Хорошо, я недолго.

Татьяна, войдя в избу, застала отца за насадкой берестяных поплавков на рыболовную сеть. Он сидел на лавке у распахнутого окна, на подоконнике стояла фарфоровая кружка, из нее струйкой поднимался пар. Молчаливо посмотрел на дочь, взял кружку, неторопливо отпил пару глотков и снова продолжил работу.

Татьяна, как ни в чем не бывало, подошла к печи, ухватом достала из нее чугунок, деревянной ложкой наложила в тарелку гречневую кашу, села за кухонный стол и стала есть.

– Что ты ешь всухомятку-то, в чайнике шиповник запаренный, я его недавно подогрел, – отец мягким голосом нарушил тишину.

«Слава богу, пронесло с отчетом», – подумала Татьяна и налила в кружку отвар шиповника и чуть отпила:

– Чай сластит, ты что положил в чайник корни солодки? – подстраиваясь к отцовскому голосу, чтобы он ее не ругал. Значит, не догадывается, что провела ночь с Иваном. Во дворе имелся небольшой домик из сколоченных досок, и летом с подружками в нем часто вечеровали. Отец и сам допоздна в нем засиживался, заряжая патроны к своему ружью, готовясь к охоте. Отец старший в артели по заготовке рыбы и разной лесной живности. На окраине Куртамыша звероферма с чернобурками, песцами, норками. У него с товарищами по берегам озер выкопаны землянки, называют их ночлежками. А в лесах срублены избушки там все время проводят рабочие дни. Рыбу закатывают в деревянные бочки, круто солят. Отец говорит, зверьки с аппетитом едят их заготовки. Зимой капканами и петлями ловят зайцев, лис, осенью охотятся на дикую птицу. Звероферма отцу за его труд платит деньги, поэтому работать в колхозе за трудодни он не желает. Отец не пьет спиртного, не курит, охота и рыбалка для него отдых, и это его жизнь, так он говорит своим сыновьям, моим родным братьям Ивану и Афанасию. Братья почти погодки, восьми и шести лет. В деревне родителей уважают, величают по имени-отчеству – отца Семеном Ивановичем, маму Анной Николаевной, фамилия наша Сергеевы. Три года назад, по соседскому навету власти нашу семью обозвали кулаками, из волости внезапно пожаловали милиционеры. В хозяйстве кормились две коровы, так одну скотину с годовалой телкой увели с собой. Расспрашивали отца, где прячет деньги, на что им ответил отказом. Обыскали весь дом, даже в подполе картошку перерыли. Не найдя денег, отца с мамой продержали всю ночь в сельсовете. Братья, а им тогда годков-то было и того и меньше, прижавшись ко мне, просидели до утра, смотря в окно. С тех пор отец к людям при власти относится настороженно. Кого он уважает так это нашего председателя сельсовета Василия Степановича, он за крестьянина стоит душой.