Мария Ильина - Прошлое в настоящем

– Серафима Васильевна, эти вещи оттуда? Из Крыма?

– Что ты, Лиза! Не называй меня так! Я – Сима, твоя сестренка младшая! – Старушка всхлипнула, утерла слезу, взяла со стола деревянную фигурку. – Олешек – это я вырезала, времени много было, пока тебя ждала. Пианино, кровать и стол – здешние, просто точно такие же, как те, что стояли в нашем домике на Хлебной улице. Он был красивый, уютный, беленький, с шелковицей во дворе! Ты так хозяйничала, хлопотала, даже пятна от ягод отмывала с бетона. – Ее взгляд затуманился, стал отсутствующим, и она замолчала.

Таня взяла в руки самую большую фигурку оленя с колючими рогами, повертела, чтобы лучше рассмотреть. Старуха заметила это, оживилась, затараторила:

– Такой же в нашем городском саду стоял, весь белый, и лавочка рядом, ты всё сидеть на ней любила! Когда гуляла… Ты много ходила всё, на лиман, к морю да на старое, заброшенное кладбище… Лиза, помнишь? Считала, что одна идешь, а я следом бежала. – Серафима не то хихикнула, не то всхлипнула. – Одна остаться боялась… Так и вышло… И потом всё бродила, искала тебя, учебу забросила. И вначале-то толку от меня мало было, а потом и вовсе голова дырявая стала…

Татьяна вспомнила, что она врач; симптом болезни нужно хватать за хвост и тянуть на поверхность.

– А когда голова дырявая стала? – ляпнула она и смутилась.

– Когда, когда? Как ты пропала! В Евпатории еще жили, дядька Вадим – муж твой – всё расспрашивал о каком-то письме, а я стою – дура дурой! Не знаю ничего… – Виновато улыбнулась; ясный детский взгляд мелькнул в старческих выцветших глазах.

Девушка смутилась. Не так психиатр вел опрос! У него всё гладко и складно получалось, он спрашивал с начала. Ну конечно! Ее осенило.

– Ну, так уж ничего не знаете? А зовут вас… – И… поймала на себе обиженный взгляд. – То есть… тебя как зовут?

– Сима Петрова!

– А по отчеству?

– Васильевна… Папка наш Василий Григорьевич учителем был, как и ты, и пропал тоже без вести… в сорок первом. Пальцы у него, помню, всегда в чернилах, гладит мою голову, а я боюсь – запачкает, волосенки-то светлые, как у тебя.

– А лет тебе сколько?

– Помню, мне тринадцать, а тебе двадцать два.… А сколько потом прошло – не знаю! Сперва много кажется, а потом думаю – совсем ерунда. Как вчера было… Только знакомых никого не осталось, и город чужой, без моря. Машины, машины мельтешат. – Старуха задумалась, взгляд затуманился. – Вадим всё расспрашивал о тебе, не оставляла ли записки какой… Все вещи перепотрошил, даже пианино… по щепочкам разломал и в печку бросил. Я всю ночь проплакала. Ведь ты так славно играла…

В комнату пробралась рыжая дворняжка, поскребла когтями пол, две паркетины полетели в стороны.

– Вот и он всё рыл-рыл, будто так можно тебя найти! Лишь себя потерял. Пришли за ним! – страшным шепотом закончила старуха. – И за мной тоже, тот дядька Николай. Вроде заботился, продукты носил, вещички какие надо, а сам всё следил, хвостом за мной на лиман ходил, сядет поодаль, будто не вижу его. Потом сюда переехал и меня прихватил. Навещал сначала раз в месяц, потом всё реже и реже, а под конец и вовсе перестал. Рыжего вместо себя прислал. Только не нужен он: тот был ирод, а этот вообще!

Федор обиженно подал голос:

– Продукты ношу, за квартиру плачу! Она ж как дите малое!

«Да уж, малое, это точно! И ты не сильно старше! Что же там была за история? Сестру убили… Это по-любому! Кто? Зачем? Непонятно! Да и не важно… Все участники давно там! Только старушка-девочка здесь задержалась, сестру всё ждала… и дождалась. Той было двадцать два, и мне столько же, семьдесят лет плюс-минус…»

– Ты же не уйдешь? Правда?! – Старуха умоляюще-вопросительно заглянула в глаза, и Таня смутилась.

«Бросить ее теперь – предательство. Отец бы не одобрил, сказал бы: «Есть возможность помочь – помоги! Никогда не пожалеешь!» По-детски испуганно возразила: «Уж очень здесь страшно и грязно!» Сама же себе ответила: «Приберись, наведи порядок, и будет здорово!»

Чтобы как-то успокоиться, Татьяна вытащила из сумки любимую шоколадку и стала жевать. Она всегда носила с собой сладость для поднятия настроения.

– А мне кусочек? – сбила с мысли старушка.

– Точно! Бери! – Отломила кусочек, вложила в сухонькую, морщинистую руку.

Взглянула на Серафиму другими глазами: «Шоколад жру, а ребенку не даю! Позор!»

И поняла, что останется. Просто останется – и всё, без оговорок: на день, на два. «Ничего, немного побуду Лизой – старшей сестрой! А она вновь станет Симой, Симочкой – деткой маленькой!»

Кругом было мерзко, темно и отталкивающе, но… она сильная, она справится, обязательно!

Татьяна крикнула, чтобы все слышали:

– Я остаюсь!

Глава 3

Куда он идет?

К следующим выходным Татьяна совсем обжилась. «Лизина» комната с появлением новых вещей преобразилась, перестала казаться музеем или лавкой старьевщика. Кусочком прошлого в настоящем были лишь две фотографии давно умерших людей на рассохшемся пианино: Лизы Златовой и Таниного отца. Здесь не нужно было стыдливо прятать портрет в комод, чтобы не пугать будущего отчима. Здесь вообще всё можно было делать по-своему. Хозяйничать, расставлять вещи и быть уверенной, что найдешь их там, где оставила. Никакого цунами в лице братишек! Только «младшая сестренка» восьмидесяти пяти лет. Милая, трогательная девчонка, превращенная в старушку. Что же с ней делать? Не навсегда же оставаться Лизой! Нужно сходить к психиатрам, пусть разберутся. Вдруг еще можно помочь?

Убедившись, что учебники и ноутбук среди деревянных зверей – это вполне себе мило, Таня переместилась на кухню и принялась с остервенением тереть заросшее грязью окно. Звенели стекла, сыпалась облупившаяся краска. В залитом солнцем дворе прыгали и крутились два рыжика, один в черном, другой в коричневом ошейнике, чтобы проще было их различать. Серафима тихонько сидела в уголке и теребила ветхого плюшевого медведя. Пустой взгляд был устремлен в никуда, в прошлое. Тогда вот так же сидела с мишкой, а сестра мыла посуду в тазике, поставленном на табуретку. Такая чистюля, всё у нее беленькое! И фартучек, и косынка! И домик в знойном вечернем свете! Крохотный забетонированный дворик аккуратно выметен: ни сухих листьев, ни ягод! Сима виновато смотрит на измазанные фиолетовым соком пальцы; ведь шелковица такая вкусная! И ее много, только руку протяни! Лиза ругается: «Замарашка!»

Заходит бородатый старик сосед; ухмыляется, глядя на сестру:

– Экая ты, право! Немецкая аккуратность!

…Как посмел он обидеть сестру! Немцы злые, плохие! Убили маму, бабушку, всю деревню! Лиза с Симой в горы ушли за грибами и застряли из-за ее, Симкиной, нерасторопности. А пришли… Вместо деревни одни угли, дым черный и никого живого… Только фашист, высокий, серый, страшный, лицо каменное, как у колдуна… Билась, давясь собственным криком, кусала зажавшую рот руку сестры; но та крепко держала, в землю вдавила, не выпустила.