Елена Крюкова - Зимняя война

Как весело, безудержно смеется это прощелыга, бедный армагеддонский шкет. Как он артистически закуривает. Дымит поверх лица Леха, его резких грубых шрамов.

— А врешь ты все, брат!.. ты этот смокинг… напрокат взял!.. у актеров, вечных друзей наших, одолжил… ну?.. прав я или неправ?.. вывел тебя я на чистую воду, а?!..

Лех, прищурясь, глядел на парня. Простой уличный художник; заборы узорами расписывает; киоски красной краской, для смеху, красит. Шальную деньгу зашибает. С кем водится?.. вся улица — его… а в благородного не прочь поиграть… на всех празднествах, презентациях Армагеддона — первый… и в рот, меж зубов, далеко заправляет виноград — кистями, пирожные — так целиком…

Он молча наклонил тяжелую голову: да, так, все так.

— Ну, это поправимо!.. — Парень захохотал, взял со стола половинку апельсина, стал чистить. Лех вдыхал брызги острого спирта, эфирных масел, разлетающиеся из дырчатых пор шкурки. — Закадри хозяйку. Я тебе говорю. Это знаменитейшая женщина. В Париж мотаться будешь. Галаретки жрать каждый день. Забудешь бедность, нищету. А сама-то она, сама!.. разуй глаза. Да только не по тебе орех. Тут, знаешь, многие пробуют. И — обламываются.

— Отвали, Арк!.. Иди-ка ты танцуй.

— Я — только с хозяйкой. — Мальчонка был уже немножко пьян. Его пошатывало, бессмысленная улыбочка взбежала на губенки. — Она знаешь как танцует?.. всех святых выноси…

Святых не нужно выносить никогда и ниоткуда. Святые — это святые. И не трогать их руками. И не говорить о них всуе. Лишь молиться им.

Господи, я молюсь только Тебе. Ты спас меня на Войне; спаси меня здесь, в Армагеддоне. Я для них — экзотика, незнакомец. Белый костюм, все в шрамах лицо. Если меня раздеть — вся в шрамах спина. Кому я к черту нужен. Только Тебе, Господи. Если эта Война все еще идет, необъявленная и без видимых причин, значит, она имеет смысл, и этот смысл Ты сам ниспослал, Господи. Иначе все бессмысленно. Все. Как эта улыбочка Арка. Как блеск белых плеч и спин в вырезах наглых платьев. Как вино, льющееся в глотки.

Я для них никто.

Где человек, нужный мне здесь и сейчас.

Его нет. А не пойти ли тогда и правда танцевать.

В темный табачный воздух острым клином врубается страстная, возбуждающая музыка. Яростно и настойчиво бьют колокола высоких тонов — жестоко, беспрерывно.

И раздается на всю залу резкий, как эта музыка, крик: «…на стол меня! Хочу танцевать на столе… среди бутылок!.. — как когда-то — Лили Марлен! Ну!..»

Этот крик снится ему, видится. Этот крик входит в него, как нож. И лезвие, вытащенное из него, все окровавленное, блестит, поворачиваясь, перед его закрытыми глазами.

Тебя зовут Юргенс. Меня зовут Лех!

Ты не имеешь никакого права так вздрагивать от голоса женщины. Женщина — сосуд скудельный. К черту женщину. От нее все зло. Кармела скинула тебя со скалы. Она думала, что ты уже мертв. Что будет думать эта?!

Р-раз — и под мышки мужики подхватывают и водружают на уставленный яствами стол женщину в черном бархатном длинном платье с сильно открытой грудью и спиной. Он видит — она складывает пальцы кольцом и пронзительно, хулигански свистит, привлекая всеобщее вниманье, и свист ввинчивается в уши, бьется о мрачные стены залы, разрезает люрекс обивки, отталкивает от стола жрущих и пьющих. Все лица отрываются от еды, от флирта, друг от друга — поворачиваются к ней. О люди, люди. Да вам на самом деле все равно. Люди хлопают в ладоши, свистят в ответ, хохочут и рыгочут, поют, закидывают головы, раскачиваются, топают, ругаются и бормочут, и кто-то садится на пол, скрестив ноги по-восточному.

«КАК КОГДА-ТО ЛИЛИ МАРЛЕН!..

КАК КОГДА-ТО ЛИЛИ МАРЛЕН!..»

Женщина упоенно, счастливо, самозабвенно танцует на столе.

И он, Лех, забыв оба своих имени, забыв о назначенной на модной вечеринке встрече, глядит, как она это делает.

Она сбрасывает в танце на пол вихрящимся подолом платья — рюмки, чашки, миски, ананасы. Бусы ее слетают с шеи, разбиваются и раскатываются со звоном. Она движется меж посуды грациозно и порывисто, напоминая то осторожную дикую снежную кошку, горного барса, то исступленную менаду, то уличную хулиганку из подворотни, то царицу на балу, и почему на ней нет короны?! Ведь должна быть корона!.. Она сверкает и царит. Ей на роду написано на столе танцевать. Лех, гляди на нее завороженно. Спроси о ней. Ты все забыл. Как бы тебе не забыть себя.

«Это вот… кто?» Случайно подвернулся под локоть гость в смокинге, плешивый, с дрожащей губой. Расспроси его. Потряси его за обшлаг, за лацкан. Вглядись в его трясущуюся рожу, услышь оскорбленный скрипучий голосишко: «Как это — кто?! Это наша краса и гордость! Откуда ты свалился, милый?!.. С какой Луны?!.. Это великая Сумасшедшая нашего града Армагеддона. Настоящая Сумасшедшая!.. Другие все поддельные. Все только притворяются. Она одна живет и дышит. Это женщина, которая делает в жизни, что хочет. Понял, сосунок?!» Это он-то сосунок. Он, нюхавший кровь. Вспышка свечного языка выхватила из тьмы его шрамы. И мужик, восхвалявший ему пляшущую на столе, заговорил другим, осекшимся, глухим голосом: «…прости, дружище. Я погорячился, дружище. Зачем нам, дружище, чужая земля. Зачем. Не гляди на Дьявольскую пляску. Уйдем отсюда. У меня в холодильнике дома отличное пиво есть. Такие кургузые баночки. Только горе и залить. И водочка найдется. И селедочка к ней. Идем. Я ведь не валютчик, как они, что тут… вокруг стола… Я по ночам баржи разгружаю. Я тут, видишь ли, сам не знаю, что делаю.» — «Да то же, друг, что и я». — «Тебя сюда позвали?» — «Именно.» — «Ну вот. И меня тоже.» — «Нас всех сюда позвали. А зачем — неизвестно.» — «Ваш номер семнадцатый, вас вызовут!.. И вы заикаться сразу же перестанете!..»

Идиотский смех гостя-грузчика скорее похож на рыданье, и ты слушай смех, Лех, слушай и запоминай. Это пострашней Войны будет, пожалуй.

А женщина с ярким, неподвижным, красивым, белым, раскрашенным лицом все пляшет, пляшет, пляшет на сдвинутых столах.

И он подходит к ней, продирается сквозь пьяную и пряную, жирную и худую, плюющую и жующую толпу.

Кричит:

— Прыгай ко мне!

И протягивает руки.

Его толкают, пытаются оттеснить, отжать. Убери свои лапы!.. Не тронь. Пожалеешь. Откуда эта стоеросовая дубина взялась?!.. Вот черт, не дал красивый танец докончить, мерзавец!.. Ходу, ходу, малый, ходу, полицию не утрудимся вызвать, сами в морду дадим, а еще захочешь — дадим еще… догоним и еще добавим… Он лезет вперед, набычившись, распихивая наседающих. Люди, живые тела, клубки тел, визгов, потных плеч, оскалы, блеск белков. Царство плоти. Где в телах запрятан дух?! Дух — в этом теле, рьяно танцующем на столе, средь бутылей и чашек?!

Он уже у стола.

И она…

…падает к нему в руки, летит…

Там. Та-та-та-там. Та-та-та-там. Та-та-та-та-та-та-та-та-та-там.