Александр Андреев - Берегите солнце

В это время с высокого берега Оки прилетели и один за другим разорвались на южной окраине два снаряда, как бы возвещая о начале нового боевого дня, о новых сражениях и новых испытаниях. Глухой гул прокатился по городу, сминая тишину. И красноармейцы, как по команде, повернули головы в сторону рокочущих разрывов. Шум, стоявший над колонной, смолк. Все насторожились, ожидая…

Подошли Браслетов и Тропинин. Я представил их Дубровину.

Сергей Петрович, пожимая руку Браслетову, кивнул на простреленную фуражку.

— Немного промахнулись… Где это вас?..

— Пустяки, товарищ дивизионный комиссар. — Браслетов проговорил это небрежно, как будто получал такие дыры от вражеских пуль ежечасно. — В перестрелке с парашютистами.

Дубровин подозвал дежурного, распорядился, чтобы батальон разместили по избам — здесь и в ближайшей деревне. Затем пригласил меня и Браслетова.

— Пройдемте ко мне. Я представлю вас командующему…

В просторной избе перед огромной картой, висевшей на стене, стоял немолодой грузный человек в гимнастерке, перепоясанной широким ремнем, в брюках с яркими лампасами, на одной ноге — бурка, отделанная желтой кожей, вторая забинтована до колена. В руках он держал стакан чаю. Когда мы вошли, генерал как бы с усилием оторвал взгляд от карты и повернул к нам лицо, крупное, бугристое, с широким и мягким носом, с полными и добрыми губами; блеснули стекла большущих роговых очков.

— Доброе утро, Василий Никитич, — сказал Дубровин. — Поспал ли?

— Какое! Нога болела — мочи нет…

— Может, тебе в госпитале полежать?.. Как бы хуже не стало. — Дубровин снял шинель и повесил ее у двери на гвоздь в косяке.

Командующий улыбнулся.

— Ишь чего захотел… Я лягу в госпиталь, а в это время немцы навалятся всей силой и сцапают меня, тепленького, в больничном халате. И увезут в Германию как живой трофей. Прошу тебя, Сергей Петрович, не настраивай меня на крамольные мысли о госпитале — не до них… — И они мирно и добродушно рассмеялись…

Я с недоумением переглянулся с Браслетовым: мы были удивлены безмятежностью этих людей, как будто немцы не стояли в двадцати километрах отсюда, как будто не рвались к Серпухову, к Москве, и все у нас обстояло блестяще — опасаться было нечего…

Командующий сел к столу, отодвинул поднос с недоеденным завтраком и взглянул наконец на нас; круглые глаза под мохнатыми и серыми, точно воробьи, бровями светились по-детски наивным любопытством.

— Что за молодые люди?

— Командир и комиссар отдельного стрелкового батальона, — пояснил Сергей Петрович. — Только что прибыли…

— Откуда? — спросил командующий.

— Из Москвы, — сказал я.

— Батальон! — Командующий с веселым сокрушением покачал головой. — Ну и отвалила же нам столица для собственной защиты!

— Ничего, Василий Никитич, — успокоил его Дубровин. — Основные подкрепления на подходе. В Загорске уже высадилась дивизия, прибывшая из забайкальских степей. В полном составе, свеженькая, боевая… Через два-три дня будет здесь.

— Ты уверен? — спросил командующий.

— Сам проверил сегодня ночью.

Браслетов незаметно толкнул меня в бок локтем. Я шагнул к столу и обратился к командующему:

— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите вручить пакет? — Командующий кивнул тяжелой головой. Я вынул из планшета пакет и передал генералу. Он привычным жестом набросил на нос очки, разорвал конверт и стал читать, шевеля полными губами и изредка поверх очков поглядывая на меня. Прочитав, отложил письмо.

— Тут пишут, что батальон ваш не только отдельный, но и отборный, повышенной боевой стойкости. Так ли? — Командующий глядел на меня поверх очков.

— Так точно! — сказал я.

— И что любое задание командования вы выполните с честью…

— Так точно! — повторил я. — Если останемся живы.

— Известно. Мертвые для немцев не помеха…

Дубровин, подойдя, обнял меня за плечи.

— За командира я ручаюсь. Проверил в жизни и проверил в бою. Из окружения пробивались вместе. Под его командованием, кстати…

— Знакомый, значит? — спросил командующий.

— Вроде сына. — От этого неожиданного признания у меня кольнуло в сердце.

Дубровин, проводив нас до порога, предупредил.

— Имейте в виду, батальон может понадобиться в любой час. Будьте готовы… А пока пусть люди отдыхают… — И сказал мне вполголоса: — Я пришлю за тобой.

В палисаднике Прокофий Чертыханов, поджидая нас, угощал часового папиросами и, должно быть, поучал его, как жить и служить на войне — у красноармейца лицо было просветленным, и губы только что покинула улыбка.

— Товарищ капитан, — доложил Чертыханов, — батальон расселили по избам. Первая и вторая роты здесь, в Батурине, третья рота в деревне Вишенка, что в полутора километрах отсюда. Выдержали легкую баталию с тыловиками за жилплощадь. Одержали верх.

— Что это значит — «одержали верх»? — Я опасался, как бы бойцы, уставшие и голодные, при захвате «жилплощади» не применили оружие.

— Ничего особенного, заставили малость потесниться, — объяснил Чертыханов. — Для вас, товарищ капитан, и для вас, товарищ старший политрук, отвоевали домик что надо — сам командующий позавидовал бы. Идемте проведу.

Утренний свет уже завладел всем небом, молочно-блеклый, неживой, и облегченные от влаги тучи взвились, похожие на спрессованные снежные комья. Из-под них тянуло как-то наискось обжигающе студеным ветром. Но земля все еще оставалась сырой и скользкой от ночной непогоды…

Чертыханов, покосившись на меня, уловил в моем взгляде вопрос, тут же разъяснил обстоятельно:

— Медицинский персонал поселился в избе рядом с вашей. Дядя Никифор, как и полагается рачительному мужику, завел лошадь во двор, дал ей корма. А Нину отправил на печку греться. Она сейчас спит, наверно…

«Пускай поспит, — подумал я, — устала за дорогу…» Никогда не была для меня горячая печь так заманчива, как в эту минуту; я вспомнил детство, зимние деревенские вечера, когда я, продрогший, возвращался «с улицы» и забирался на печь и мама укрывала меня теплым одеялом… Я зябко поежился ветер пробирался под шинель, ледяными мурашками скользил по спине…

Батурино было густо заселено военными. Они двигались вдоль улиц небольшими группами и в одиночку, молча и настороженно, и это, казалось, бесцельное движение создавало впечатление беспорядка и растерянности, хотя на самом деле каждый выполнял свое, лишь одному ему известное дело… Возле изб, загромоздив проулки, стояли конные линейки, грузовики, артиллерийские упряжки, даже два танка новой конструкции уткнулись тупыми носами в березовые жерди ограды…

Браслетов приутих, шагал, угнетенно о чем-то думая, и форсистую свою фуражку с дыркой повыше козырька надвинул на самые брови.