Владимир Силантьев - Не щадя себя и своих врагов

– Ты что, с ума спятил? Тебя не только зенитки – пехотинцы палкой сшибут. Запрещаю…

– А я попробую, командир. Будь что будет, где наша не пропадала!

– Ну ладно, только я ничего не слышал, и ты мне ничего не говорил.

Оба улыбнулись и крепко обнялись. Анатолий весело спрыгнул

с грузовичка на снег, не стал слушать доклад старшего авиамеханика о готовности самолета, на ходу крикнул: «Верю, верю, все в порядке!» – и скрылся в кабине…

К железнодорожному узлу Смоленска он подошел с запада, откуда фашисты меньше всего ожидали появления советского разведчика. Небо над Смоленском расчистилось, и вражеские эшелоны можно было сфотографировать с высоты шести тысяч метров. Вместо шаблонного полета на большой высоте, удобной и безопасной для фотографирования цели, он спустился до двухсот метров.

На этой высоте смелый летчик, пролетая над двумя смоленскими аэродромами, забитыми вражескими самолетами, выпустил шасси, имитируя посадку. А когда фашисты распознали его уловку и открыли ураганный огонь, было поздно. Разведчик сфотографировал все объекты, прижал машину еще ближе к земле и ушел домой. Наши «фотики» никогда раньше не видели объекты Смоленска, снятые таким крупным планом.

Одновременно с наступлением на Москву враг продолжал сжимать кольцо вокруг Ленинграда, и наш полк вел воздушную разведку войск противника, блокировавшего город на Неве. Однажды Поспелов получил приказ разведать оккупированный аэродром Гатчины. Штурман Галушка скрупулезно рассчитал маршрут и предупредил командира, что полет будет долгим, горючего едва хватит. Взяв курс на Ленинград, разведчики вскоре достигли Торжка и вдруг увидели впереди идущую по их курсу шестерку бомбардировщиков.

– Фрицы! – закричал штурман. – «Мессершмиты-110». Сворачивай, командир!

– Один момент! – спокойно возразил Поспелов. – А что, если рискнуть: подстроиться к ним и лететь вместе до Гатчины? Как ты думаешь, штурман?

– Нас скоро опознают, командир. Накроют! – вмешался стрелок, слышавший через шлемофон весь этот разговор.

– Сержант Баточка, наблюдать за воздухом. – строго приказал Поспелов.

– Есть, товарищ командир!

– И приготовь пулемет к бою!

– Слушаюсь!

А Поспелов продолжал рассуждать вслух:

– Я думаю так: чем «пешка» отличается от «мессера стодесятого»? У «пешки» дутик – хвостовое колесо – убирается, а у «мессера» – нет. А размерами и конфигурацией оба самолета схожи. Те же два мотора, два киля. Издалека, в облачности, не различишь. Рискнем?

– Рискнем, командир, тем более мы пойдем сзади и хвоста нашей «пешки» фрицы не увидят…

– Поехали! – скомандовал Поспелов и прибавил газ обоим моторам.

Через минуту «пешка» пристроилась к «мессерам», и фашистские летчики приняли ее за свой бомбардировщик.

Так и летели разведчики неопознанными вплоть до Гатчины. Всю дорогу Поспелов держал пальцы на гашетке своего пулемета, готовый открыть огонь, если враги разгадают его уловку.

Но вот показалась цель разведки. Немецкие самолеты встали в круг для посадки. Их ведущий уже стал снижаться. И в этот момент Поспелов развернул «пешку» и быстро помчался над аэродромом. Штурман Галушка включил фотоаппарат, и разведчики одним заходом зафиксировали на пленку стоявшие в капонирах под маскировочными сетями вражеские самолеты. Одновременно штурман и стрелок подсчитывали на глаз количество боевой техники врага.

Поспелов тем временем бросил «пешку» в крутой крен для повторного захода. Появившись снова над капонирами, прижал самолет к земле до бреющего полета и нажал на гашетку. Не дожидаясь команды, его примеру последовали штурман и стрелок. Сверху было хорошо видно, как засуетились на земле фашистские летчики и механики, бросились бежать из капониров в землянки, но пулеметные очереди прошлись по их спинам, и черные фигуры распластались на снегу. Теперь-то гитлеровские зенитчики сообразили, что среди прилетевших на посадку бомбардировщиков один оказался краснозвездным, и открыли по нему мощный огонь. Поздно! Поспелов потянул штурвал на себя, и «пешка» быстро нырнула в облака.

– Курс! – потребовал командир от штурмана. Но перебил стрелок:

– Можно передать по радио разведданные? – спрашивал он разрешения командира.

– Какие данные? Вот проявят разведфильм, и будут данные.

– Но я успел сосчитать все самолеты! – докладывал стрелок.

– И сколько же?

– Тридцать два, товарищ командир, и один неисправный, без мотора.

– Ну, ты считал в четыре глаза, – вмешался штурман – я насчитал всего двадцать восемь бомбардировщиков.

– Не сходится цифирь-то, – упрекал Поспелов, – но вот что. Передай на базу: задание выполнили, обнаружили около тридцати самолетов. Матчасть в порядке. Возвращаемся домой.

– Есть передать! – обрадованно воскликнул стрелок-радист.

Да, если бы знать, что ждет впереди!

Три богатыря – летчик Поспелов, штурман Галушка и стрелок Баточка благополучно прилетели на базу. Они презирали смерть и не знали, что она близка. Вскоре летчики не вернулись из очередного полета над фашистским тылом! Память о них осталась в наших сердцах, все годы войны их боевые подвиги вдохновляли новые экипажи разведчиков.

Незадолго до своего последнего вылета стрелок-радист комсомолец Баточка подал заявление о приеме в партию. «Хочу идти в бой коммунистом!» – писал он в своем заявлении.

Так он ответил на призыв партии к фронтовикам встать в ее ряды, храбро и самоотверженно сражаться с врагом. Как-то во время беседы политрук нашей эскадрильи Пронькин сказал, что этот призыв обращен ко всем воинам, находящимся в действующей армии.

Иван Иванович имел в виду и нас – старших механиков и мотористов. Он пояснил, что фронтовикам, отличившимся в сражениях Великой Отечественной, предоставляются льготы при вступлении в партию: сокращается кандидатский стаж. Заканчивая беседу, Пронькин сказал, что в жестокой борьбе с фашизмом все специалисты нужны Родине – и механики, и радисты, и саперы, и врачи.

После беседы политрука мы как-то по-новому стали смотреть на свою военную профессию. Раньше нам казалось, что призыв партии «Идти в бой коммунистом!» нас не касается. Ведь в бой мы не ходили, пулеметных амбразур телами не закрывали, даже не имели возможность встретиться лицом к лицу с ненавистным врагом. Проза всегда трудных, порой очень тяжелых, физически изнурительных военных дней – вот наш удел. Выходит, мы ошибались. Своей добротной и безотказной службой, как говорил политрук, мы заслуживаем право стать коммунистами.

Об этом я думал, когда вернулся с беседы политрука. Сосредоточиться мешали разговоры товарищей и раздававшиеся время от времени взрывы смеха после чьей-то удачной шутки. Я невольно прислушался к разговору.