Александр Былинов - Улицы гнева

На ладони Федора Сазоновича сияли золотые монеты. Он впервые видит пятерки царской чеканки. Неужели когда-то при царе расплачивались люди чистым золотом?

— Никаких финансовых отчетов, разумеется, с вас не потребуют. — Гость поднялся. — Но расходуйте деньги аккуратно. Если подкупить кого — пожалуйста. Нужда если — тоже надо помогать. В подполье людям трудно живется...

Связной ЦК оказался дотошным. Выспрашивал все до мельчайших подробностей: в ЦК ждут его обстоятельного доклада, дай бог добраться на Большую землю. Рассказывая о пережитом за эти месяцы, Федор Сазонович заново, но уже в слегка усиленном, праздничном освещении видел то, что примелькалось ему и стало буднями — и пожар на складах, и взрыв на Волчьей.

Гость, внимательно слушая собеседника, согласно кивал, а потом вдруг попросил умыться. Плескался в сенях, шумно фыркая, как все мужчины, и покрякивая. Вытерся суровым полотенцем и стал собираться. Ему предстоял долгий путь.

Прежде чем распрощаться, он сообщил Федору Сазоновичу о тяжелых боях на Воронежском направлении, о падении Севастополя, Ростова-на-Дону, о трудном положении под Ставрополем и на Кавказе. Ничего не смягчал связной ЦК, не обнадеживал. Жестокие времена, но тем активнее надо поворачиваться здесь, в немецком тылу.

— Нельзя, понимаешь, терять ни минуты, — сказал он.

Федор Сазонович смутился. Не иначе, связной упрекает его в медлительности. Может, и в самом деле не слишком они торопятся? Но попробуй сам поворачиваться здесь, когда на одном пятачке и друг, и враг, и смерть над тобой. Знает ли, что вчера схватили секретаря обкома?

Связной, оказывается, знал Сташенко лично. Не очень близко знал, но как секретарь парткома метизного завода встречался с инструктором обкома партии Сташенко.

«Свой, значит, заводской, — подумал Федор Сазонович, чувствуя, как улетучивается обида. — Мирный человек, а, видишь, такой смертный путь по тылам прошел, и еще предстоит...»

— Мы тут, по секрету скажу, мечтали восстание небольшое подготовить, всех гитлеровцев порешить и пособников, ежели фронт поближе подвинется, — сказал Федор Сазонович, оживляясь. — Это мечта Сташенко нашего. Думали нынче выступать, когда наши на Харьков ударили. Собрались даже разведчиков к вам посылать под Лозовую. Но сам знаешь, как получилось.

— Значит, силенки имеете? И оружие?

— Кое-что подсобрали.

— С этим делом торопиться нельзя, — после некоторого раздумья ответил связной. — Действовать надо наверняка, а то кровью зальют немцы ваш городок и мирное население пострадает. Другое дело, когда наши войска приблизятся...

— Когда же они приблизятся-то? — вырвалось у Федора Сазоновича. Он тотчас осекся, так как неожиданно для себя повторил слова Антонины, адресованные недавно ему самому.

— Ну, все. — Связной поднялся. — Во всяком случае, к зиме надо чего-то ожидать. Вплоть до генерального контрнаступления.

— Красивое слово — контрнаступление! — проговорил Федор Сазонович. — Поскорее бы...

Гость оставил Федору Сазоновичу несколько явок, пароли и отзывы.

— Надо помочь соседям оружием. Вы как будто побогаче их?

— Сами сидим на бобах!

— Запомни хорошенько пароли. — Связной не обратил внимания на слова Федора Сазоновича. — Жена больше не выручит, поскольку знать ничего не будет. Так ведь? И не удивляйся, если скоро появится новый секретарь обкома. Примите, создайте условия, как положено — Он даже улыбнулся.

Федор Сазонович не провожал гостя. Он крепко зажал монеты в кулаке, когда вошла Антонина. Бросив пытливый взгляд на мужа, она молча принялась за уборку. Федор тоже помалкивал, стараясь не встречаться взглядом с женой.

— Ну, что он тебе? — не выдержала она наконец.

— Ничего.

— Накрутил хвост небось?

— Может быть...

Оказывается, эта выжженная, проклятая богом земля может родить прелестные цветы. В центре замусоренного Павлополя, как повторение баварского оазиса, они вспыхнули летом почти внезапно.

Циммерман приказал взять все это буйство красок и запахов в колючую проволоку, оградить от посторонних взоров. По утрам гебитскомиссар, вооруженный садовыми ножницами и парабеллумом, выходил, озираясь, из собственной резиденции, до сих пор еще пахнущей олифой и красками. В густоте зелени он прятался от любопытствующих и от всех тех, кто попытался бы нарушить его утренний покой. Он давно оправился от зимнего потрясения в бане, но предосторожности соблюдал.

Наряду с любимыми розами великолепным строем стояли японские лилии, поражавшие окраской обмундирования — ярко-малиновые, золотисто-желтые, коричнево-красные. Подразделения лилий Брауна отличались белыми одеждами и сильным ароматом, соревнующимся с запахом роз. Зато соседние георгины, напоминавшие своими округлыми цветами таинственные радарные установки, которые довелось как-то видеть гебитскомиссару, были по-солдатски суровы и лишены запаха. Особенно нравилась ему красно-оранжевая команда на мощных цветоносах, названная близким и понятным именем «Идеал Бауэра».

Осень приближалась и несла с собой заботы. Из Баварии шли посылки с клубнями и луковицами. Каждый ящик вскрывался со священным восторгом: земля фатерланда и взращенные ею цветы. Подружат ли они с новой структурой грунта? Захотят ли прижиться под чужим небом? Впрочем, пора привыкать к восточным широтам. Над этими землями царит теперь германский орел со свастикой. Он уже просматривает просторы за Уральским хребтом, в Сибири. Генрих Циммерман одобряет мудрый план германизации этого края. Хайль Гитлер!

Гебитскомиссар в приподнятом настроении. Ожидаются высокопоставленные гости, тесно связанные с фюрером. Румынский «кондукатор» генерал Йон Антонеску вместе со свитой и сопровождающими лицами, среди которых будет и тот... окружной задавака Зельцнер. Ему гебитскомиссар приготовит особый букет, пропитанный желчью, он это умеет. Зато румынский фюрер получит подобающее великолепие.

Церемониал встречи расписан с завидной немецкой точностью.

«Оркестр управы в 17 часов устанавливается на углу улицы Карла Ринке (убит партизанами в Усовских лесах зимой прошлого года!) и улицы Широкой, играет до момента приближения машины — 17 часов 31 минута — украинские песни, а затем начинает румынский марш. Оркестр СД, прибывший из Днепровска, выстраивается на углу Первозванной и Приказной в 17 часов и играет немецкие марши до 17 часов 44 минут, после чего, не прерывая музыки, движется вдоль улицы вслед за кортежем...»

Гебитскомиссар объявил подчиненным о предстоящем визите Антонеску и потребовал обеспечить порядок и благолепие. Генерал прибывает на освящение могил румынских солдат, на мессу в честь храбрых воинов королевства, сложивших свои головы на берегах чужих рек. Не исключена возможность провокаций.