Павел Федоров - Последний бой

Все чаще и чаще приходилось делать привал, ощупывать деревья. Ребята замертво падали на сырую холодную землю и вслух мечтали о куреве. С трудом поднимались, плелись дальше — в ночь, в неизвестность.

Часа за четыре до рассвета вышли на какое-то мягкое луговое поле и увидели темнеющий впереди стог сена. Мы настолько были измотаны, что, не думая ни о чем, прямиком направились к нему; помогая друг другу, влезли, разрыли вершину и окунулись в блаженную, душистую теплоту. Не знаю, сколько времени длился наш сон. Я проснулся оттого, что мне стало душно и жарко. Разворошив пласт сена, увидел чистое голубое небо, внизу луговину, схваченную морозцем отаву, покрытую седоватым инеем. Неподалеку змейкой тянулся кустарник. По каким-то едва уловимым признакам почувствовал, что знаю это место, бывал тут и видел вон тот сухой топорщившийся коряжник. Скомандовал тихо:

— Подъем, хлопцы.

Сам быстро скатился со стога, прислушался к собачьему лаю, доносившемуся с южной стороны.

— Ребятушки, мы, кажется, вышли к Ухлясти,— прошептал я ликующим голосом.

Приложив ладонь ко лбу, Шкутков долго вертел головой, сказал уверенно:

— Точно. Она, милая... Вон и коряга, и мостик горбатый.

Ну, старший лейтенант, и чутье у тебя! Вывел как надо. Пошли!

Идти сразу к переправе, как предлагал Шкутков, было нельзя. Я решил вернуться в бор, чтобы понаблюдать за мостиком, провести основательную разведку.

Убедившись, что за переправой все спокойно, мы пошли краем болота.

Вдруг я услышал тихое, жалобное ржание коня и невольно остановился, соображая: наяву ли это или только почудилось? Мне не раз живо и ярко снились мои кони, да так, что по утрам шатало от тоски.

— Лошадь,— опередив меня, проговорил Коля.

— В болоте, наверное,— подтвердил Шкутков и остановился.

За кустами чахлого болотного сосняка, совсем близко, была лошадь. Я свернул с тропы, прошел несколько шагов и увидел круп вороной, увязшей в грязи лошади. Услышав шаги, она повернула голову с большими, тоскливо слезящимися глазами.

— Надо ее вытащить, братцы!

— Попробуем,— отозвался Артем.— Как же ты, бедолага, влезла? Попить, поди, захотела... Уздечку бы...

Я быстро связал из поясных ремней подобие уздечки, надел лошади на голову. Дружно взялись — кто за хвост, кто за шею и уздечку, вытянули беднягу волоком и поставили на ноги. Сами изрядно извозились в грязи, но все равно чувствовали себя счастливыми. Только у горести можно учиться радостям...

Жеребчик-двухлеток вороной масти был еще сытенький и плотный. Встав на твердую землю, он жадно начал щипать траву, приветливо обмахиваясь жиденьким, мокрым хвостом.

Перебрались через полуразрушенный мост, зашагали по знакомой в сосновом бору дороге и сразу же наткнулись на стоявшую посреди колеи нашу партизанскую одноконную, вполне исправную бричку. В дощатом кузове лежало драгунское седло с хорошим кожаным потником, две большие саперные лопаты и несколько штук топоров.

— Тут кто-то есть,— сказал я и вынул из кобуры пистолет.

— Эй, дядек, выходи! — крикнул Терентий и на всякий случай шумно щелкнул затвором винтовки.

От желтого ствола крупной сосны отделился «дядек» в сером сермяжном, подпоясанном веревкой пиджаке, в армейском треухе и с надетым на шею конским хомутом. Смущенное узкое лицо с острой иконописной бородкой.

Дядька был мирный. Оружие пришлось убрать. Мы поздоровались. Я спросил его, что он тут делает и зачем повесил на шею хомут.

— Да гетаже сбрую подобрау. Брычка покинута и увсяка гетаже сбруя валяца.

— Это ты, значит, бричку выкатил? — спросил Терентий, подняв оглоблю, ласково погладил ее и бережно опустил на землю.

— Да як же! Дома кругом пусто, холера его возьметь, того германца, а жить-то надо. Ведаю, селяне косы зачнут купляц.

Дядька достал вместительный кисет с табаком, полоску газеты примерять начал для цигарки.

— Как тебя зовут? — Я с вожделением смотрел на его туго набитый самосадом кисет.

— Герасим. По фамилии Кулик.— Он подал нам клочок газеты. Тут же все потянулись за табаком. Закурили, и головы наши закружились в сладком опьянении. Спросили о противнике.

— В Бовках и Дабуже нет. В Трилесино трохи есть, в Хочинках...

— Хочешь, Герасим, иметь коня? — спросил я.

— Какой же селянин не захочет коняки? Пока ату брычку ведаю тащить на сваих плячах...

— Ладно. Мы дадим тебе коня,— сказал я.

— А где вы его возьмете?

— Найдем. Пошли! — крикнул Артем.

— Мы тебе коняку, а ты отдашь нам весь свой табак,— проговорил Шкутков.

— Яще принесу! Есь ен на огороде! Чаго там...— растерянно бормотал обрадованный Герасим, не веря, что мы ведем его, чтобы подарить лошадь — мечту каждого крестьянина.

Молодой жеребчик оказался смирным, спокойно дал себя в руки, позволил надеть на голову заранее приготовленную Герасимом уздечку.

— Бери, дорогой, коняку, сей жито, косу покупай,— назидательно сказал Терентий, открывая свое сердце хлебороба.

— Ой, спасибо вам, хлопчики, сто раз благодарствую. Теперь ня буду тягнуть брычку на своих плячах. Ён потягнет, ем, голуба!

Потрясенный нашей щедростью, он высыпал из кисета табак до последней крошки, обещая принести еще.

— Скажите, как вас найти? Приду и яще бульбы прихвачу. Але сами приходите до меня в Дабужу.

Вернувшись к бричке, я взял из-под седла кошемный потник в надежде пошить себе войлочные чулки. Подходили холода, и сапоги мои, увы, совсем расползались.

Попрощавшись со стариком, мы отправились к своей прежней госпитальной стоянке, где упали тогда первые бомбы. Шалаши наши были полуразрушены. В одном нашли несколько деревенских чугунов. Неподалеку под крупной елью лежала совершенно свежая конская туша с обнаженными ребрами, а рядом с нею голова коровы. Артем тотчас же опалил ее на костре, разрубил и сложил в чугун. Часть туши тоже аккуратно разделали, снесли куски в шалаш и укрыли ветками. Нашлась и картошка, и даже немного соли. Скоро в двухведерном чугуне закипело варево.

— Лесовичкам привет! — из ближних от костра кустов возникла фигура Сергея Солдатова. С ним был еще один партизан с немецким автоматом, увешанный трофейными гранатами. Опять наши пути неожиданно сошлись.

— Как вы тут очутились? — Сергей обрадованно тряс мне руку.

— Как видишь...— я рассказал про наш ночной поход.

— Без компаса?

— Сумели...

— Молодцы. Хорошо сообразили. Только вы тут особенно-то не располагайтесь. За речкой, в Хотище, немчура и власовцы — до роты. Смените место.

— Куда советуешь? — спросил я.

— Перейдем в район обороны нашего пятого батальона, напротив села Дабужа,— сказал Шкутков.

— Можно и в «Три семерки». Там есть наши...

— Наши?

— Кто?

— Гришин.