Виктор Зубенко - Уроки жизни

Нас колонной погнали на запад. Если кто из пленных отставал или падал, их тут же пристреливали и бросали на дороге. Мы подходили к речке. Немецкие танки и машины взбаламутили воду, и она была коричневой от грязи. Но мы её пили и пили. Я весь окунулся, и мне стало легче.

Вечерело, мы шли уставшие, измученные и голодные. Вскоре нас остановили, отвели от дороги и выдали лопаты, и заставили копать большую яму в рост человека. Через несколько часов мы её выкопали и нас, кто работал на верху, потолкали в яму. Мы поняли, что это наш ночлег и чтобы мы не смогли ночью убежать. Два охранника нас охраняли, а остальные всю ночь пили шнапс ели и горланили песни по-немецки.

К утру человек двадцать или тридцать умерли от ран и побоев. Нас заставили, кто остался живой, их закопать в вырытой яме. А тех, кто ещё был живой и не смог выбраться и идти, тоже закапали живьём вместе с мёртвыми. Мы слышали стоны крики, но нас под дулами автоматов заставляли закапывать. Кто не делал этого, пристреливали.

Потом нас погнали дальше, и так продолжалось трое суток. Шли мы медленно, но немцы никуда и не торопились, они просто над нами издевались и получали от этого удовольствие. А пили мы тогда, когда на пути у нас попадалась какая-то вода. По пути к нам подстраивали всё новых и новых пленных. Получался какой-то конвейер, на место умерших и расстрелянных пригоняли новых пленных, и количество нас практически не уменьшалось.

Мы очередную ночь сидели изнурённые и голодные в новой яме и вдруг нам туда немцы бросают разрубленную дохлую корову. Что здесь началось. Мы кинулись на эту дохлятину и рвали мясо зубами и когтями. Мы просто обезумели от голода и рвали мертвичатину, стараясь хоть что-то съесть. Это было что-то страшное. А немцы, видя это безумие, ржали и гоготали, показывая на нас пальцами.

Потом нас загнали в какой-то лагерь, территория была огорожена колючей проволокой, и это был просто ад. Люди испражнялись тут же, грязь, вонь. Все лежали на земле в грязи, а тут ещё пошли дожди. Кто был слабее, так и оставался, где лежал. Трупы не убирали по несколько дней. Воду и пищу нам стали давать раз в сутки, да и разве это едой назовёшь? У многих раненых в ранах завелись черви. Лагерь превратился в сплошной ужас, крики, стоны, это не возможно было вынести. Мы все стали живыми скелетами, а охранники, смотря на этот ад, всегда хохотали. Они были просто «не люди». В тот момент я готов был их грызть зубами, душить руками, вот такая была дикая ненависть. А стреляли они в нас просто так. Смеются, смеются, а потом как полосонут по нам очередью из автомата, так человек десять, пятнадцать остаются лежать в грязи. Это они так развлекались. И били нас просто так от скуки и для разрядки. Спали мы в грязи тут же, сбиваясь в кучки, и ночь была не сон, а страшная мука.

Потом нас стали гонять на строительство укреплений. Если гнали через деревню, то из уцелевших домов выбегали женщины, дети и старики и кидали нам в строй что-нибудь съедобное. Кто успевал подобрать, а кто-то и не успевал, падал. Таких пленных, немцы просто расстреливали. Они стреляли очередями поверх голов, не давая нам подбирать продукты.

Дед снова замолчал, опустив голову на грудь, тихо плакал. Я обнял деда, у меня и у бабы Сани тоже лились слёзы. Мы кое-как успокоились. Оказывается, бабушка не знала всех этих подробностей. Дед никогда, и ни кому всего этого не рассказывал.

Уже стало совсем темно, и мы пошли в дом. Баба Саня накрыла на стол, налила всем суп, а деду налила стопку самогона.

– Ах ты мать, где прятала? – строго спросил дед.

– Да не прятала я, на растирания оставляла, – лукаво заметила баба Саня.

– У тебя сегодня трудный день, вот и налила, что бы ты немного успокоился.

Дед залпом выпил и крякнул от удовольствия.

– Если ещё одну нальёшь, не откажусь, – слукавил дед.

– Всё, хватит дед, – строго сказала бабушка и убрала бутылку, – вон стопка то стограммовая, а то больше нам с внуком и ничего и не расскажешь, заснёшь.

Нервы у деда, конечно, были на пределе, а меня от возбуждения била мелкая дрожь. Есть не хотелось, но мы перекусили. Я понимал, что нас ждёт бессонная ночь и продолжение рассказа. Баба Саня постелила мне в одной комнате с дедом, что бы нам было удобно разговаривать. Сама тоже не уходила, что-то вязала и ждала продолжения. На улице уже была ночь, светили звёзды, да и луна была полной и яркой.

Когда начали раздеваться, я внимательно смотрел на тело деда. Оно было во многих местах в шрамах. На руках, на плечах, спине и животе, везде были мелкие и крупные шрамы. О ногах я вообще не говорю, одна нога была просто искорёжена и тоньше, чем здоровая.

– Деда, а что это за шрамы, – спросил я осторожно и тихо.

– А это внучек от лёгких ранений на войне и фашистских побоев, только вот с ногой было всё серьёзно, но об этом попозже расскажу.

Мы легли в кровати, баба Саня осталась с нами, свет не выключали, наступила тишина. Видно было, как дед собирался с мыслями. Потом он тяжело вздохнул и продолжал:

– И всё-таки, мне повезло, внучек, мне посчастливилось бежать. Как-то нас гнали на работы через деревню. И вдруг началась стрельба, автоматные и пулемётные очереди. Несколько охранников упали как подкошенные. Началась паника, суматоха, и я незаметно юркнул в щель под забором и быстро пополз по высокой траве. На улице стреляли, орали, а потом всё стихло, и я услышал, что немцы громко кричали: «партизанен, партизанен». Я ещё отполз и вдруг услышал, что кто-то тихо меня зовёт. Пожилая женщина звала меня к себе жестами. Я заполз в сарай, она быстро откинула солому и открыла люк.

– Быстро туда спрячься, здесь тебя не найдут, – прошептала она. Я быстро спустился вниз, и крышка захлопнулась, зашуршала солома. Было темно и тихо. Я руками пошёл по стенке, оказалось, подвал был не большой, но человек десять в него могли поместиться. На полу было много соломы, пахло свежестью и теплом. Я лёг и стал ждать. Я не верил случившемуся, моему чудесному спасению. Видно было, что в этом подвале люди уже прятались от фашистов. Не знаю, сколько прошло времени, но я чувствовал, что много. Я задремал и наконец, услышал шуршание соломы и люк открылся.

–Вылезай, – услышал я тихий шёпот той же женщины. Я тихо вылез, была глубокая и тёмная ночь и тишина. У меня защемило сердце.

– Неужели я на свободе, – с удовольствием подумал я.

– Пойдём в хату, накормлю тебя, только тебе много нельзя есть, а то помрёшь, – тихо сказала она.

– Как тебя зовут? – Степан, – вздохнул я. Она зажгла лучину, окна плотно закрыла шторками, – а меня тётка Марфа.

На столе появились картошка в мундирах, молоко, краюха хлеба. Я немного поел и меня затошнило.

– Хватит, сказала она, – давай помойся немного, а то на тебя страшно смотреть. Не бойся, в деревне немцев нет, приезжают иногда пограбить, да вот вас, пленных через село гоняют, но только днём.