Анна Ермолаева - Пена 1

– Ну, смотри,– философски буркнул санитар.– Аль некурящий?– Ленька опять мотнул головой отрицательно, и санитар понял его, проворчав:

– Бывает. Меня в финскую, когда зацепило миной и кишки вывернуло, так я цельную неделю продержался без этого зелья. Чуть вовсе не отвык. А потом ни че. Оклемалси,– грузовичок встряхнуло на очередной колдобине и санитар, шепотом матюгнувшись незамысловато, поправил сидор под головой Леньки, скривившегося от боли и прикусившего губу, а потом рявкнул на весь лес, по которому колдыбала полуторка:

– Эй, лапоть сельский, живых людёв везешь ить, паскуда. Сучий ты сын…– в конце санитар добавил непечатно пару десятков слов и в результате этого авто поехало тише и плавнее.

– От жеж, гад. Пока не обложишь семиэтажным, ни хрена не сооброжат,– удовлетворенно фыркнул санитар, поудобнее пристраиваясь рядом с запасным колесом, на которое медработники свалили кучей различное имущество. В основном сидоры с сухпайками.

Полуторка, скрипя и скрежеща коробкой скоростей, ползла полдня и к вечеру вкатилась на улочки железнодорожной станции, разбитой в пух и прах авиацией.

– Легкие, сами прошу, выгружайтесь,– скомандовал санитар сопровождающий.– Шевелись, шевелись, мужики,– и Ленька, к своему удивлению сел и при этом, схватившись за борт обшарпанный и избитый в щепки, сумел остановить головокружение. Слегка поплыло все вокруг, секунд на несколько и даже уши слегка заложило при этом, но потом изображение вполне прилично прояснилось, и двоиться перестало, выбив при этом и пробки ватные из ушей. Тарахтел мягко двигатель полуторки, стонали легкораненые сквозь зубы и жалобно в полный голос вскрикивали перемещаемые "тяжелые". Ленька встал на трясущиеся ноги и оглядел себя, на сколько это было возможно. Окинул взглядом ноги в кирзачах с прогоревшими голенищами и торчащими сквозь пропалины портянками, остатки комбеза, местами едва сохранившегося, и натянутого в медсанбате прямо на бинты.

– Красавец,– поставил он сам себе оценку и услышал за спиной голос санитара:

– А че? Парень ты видный. Я бы свою дочь хоть час засватал. Вона живучий какой, опять жа. Баловень ты, сержант, как ни крути. Одежка вся сгорела почитай, одне погоны остались, а тебе, вижу, как с гуся вода. Через пару недель будешь, как огурец. Верное слово, у меня глаз наметанный.

– Спасибо, папаша,– повернулся к нему Ленька.– Это мы где?

– Да полустанок, мать его… Не помню как название. Эй, Федор, как станция называется?– крикнул санитар и конопатое лицо шоферюги, появившееся над бортом, сообщило, давясь зевотой:

– Лесная прозывается. Давай, Лексеич, выгружайтесь шибче и вон в тот лесок. Ждите санитарный. Неделю как нет. Путя вроде немчура разбомбила. Дорожники вона с рельсами на дрезине опять умотали туда. Давай, давай. Мне еще горючку залить надо и обратно в санбат. Эх, сколь народу нынче полегло зазря,– вздохнул Федор сочувственно, затягиваясь самокруткой и выпуская клуб дыма в сторону Леньки. И ему ужасно захотелось курнуть, так что не удержался и попросил:

– Дай разок дернуть, зёма.

– Травись,– сунул тот ему чинарик, а санитар Лексеич одобрительно похлопал Леньку легонько по плечу.

– Ну, паря, ожил никак совсем. Может обратно на фронт с нами? Шучу, шучу. Вона волдыри поплыли. Перевязку тебе надоть срочно сделать. Ох, не дай Бог долю такую. Давай помогу спуститься. Ноги трясутся пади, аль ни че?

– Трусит слегка,– признался Ленька, затягиваясь дымом и вышвыривая окурок за борт.– Ядреный самосадище,– сделал он комплимент Федору.– До селезенок пробрало.

– Махорка и махорка,– пожал тот плечами, исчезая в кабине и глуша двигатель. Наступившая тишина, заполнилась тут же чириканьем птиц и погромыхиванием, на пределе слуха, где-то там за верхушками лесными. Фронт, отодвинувшийся на сотню километров, продолжал жить своей жизнью смертельной, перемолачивая живую силу. И Молох этот, напомнив о себе, вызвал на лицах раненых в основном негативные эмоции.

– Фриц наступает, гад,– буркнул Лексеич, помогая Леньке спуститься из кузова на землю.– Сколь народу еще поубивают, суки.

– Эт, точно,– не стал возражать ему Ленька, захотевший есть. Организм выздоравливал и требовал пищи.– Пожрать бы сейчас чего, а Лексеич,– вернул он санитара к реальности.

– Кухня полевая вона дымит. Держи сидор свой. Там все есть че надо. Сухпай на пару дней и все остальное, махра как положено, ну и котелок – само собой. Давай, паря. Сам, вижу, на ногах стоишь. Греби к кухне. Может обломится чего, если не все приели.

Леньке повезло загрузить котелок гороховым концентратом, горячим и насыщенным тушенкой так обильно, что у него слюнки потекли от запаха уже за пятьдесят метров от кухни.

– В обороне ешь досыта, в отступленье так и сяк, в наступленье – натощак,– продекламировал повар строчки Твардовского, вываливая в котелок Ленькин черпак.– Поправляйся, болезный. Приятного аппетита,– пожелал он Леньке и тот благодарно кивнув, присел неподалеку на поваленное дерево.

– Соли ежели мало, братцы, то вот в котелке, на подножке,– сообщил повар принимающим пищу легко раненым.

– Сойдет и так за милую душу,– отозвался кто-то.– Хлеба бы добавил а?

– С хлебом напряг, братцы,– извинился повар.– Сухари только есть, мать иху – тыловиков. Нагружай, хоть полны мешки. А хлеб по норме приказано, не обессудьте.

– Да чего уж там. Не до жиру. Спасибо и за сухари,– не стали привередничать раненые, а Ленька, зачерпнув первую ложку, подумал,– "Эх, всяко лучше здесь, чем в башне кувыркаться",– подумал как само собой разумеющееся и чуть не подавился концентратом, вспомнив вдруг лица родного экипажа. А потом экипаж снился ему каждую ночь, в этом лесу, пока он дожидался отправки в госпиталь. Немец бомбил железку каждый день, сводя на нет все усилия дорожников и лес вокруг станции Лесная заполнялся ранеными все плотнее и плотнее, так что пройти уже по нему стало почти невозможно из-за лежащих людей. Тысячи стонущих, бредящих и кричащих. Вонь гниющей плоти с карболкой и хлором от развешанных по веткам сохнущих бинтов, все это воспринималось Ленькой обыкновенно и он, дисциплинированно заявляясь ежедневно на перевязки в палатку к медсестричкам, сочувствовал им, мечущимся по лесу.

– Леньчик пришел,– радовались они ему, как дети, признав за своего с первого дня и загружая его разной посильной работой по его просьбе. Сидеть без дела было утомительно, а ожоги начали зарубцовываться и уже чесались под повязками.

– На мне все, как на собаке заживало всегда. Может, хватит уже драть бинты с корок?– попросил он на третий день сестричку, но та цикнула на него и еще пару дней Ленька шлялся по лесу следом за ней с медицинскими посудинами весь в бинтах. Зато успел за это время скорешиться с многими полезными людьми и обзавестись новой сменкой и даже сапоги поменять на вполне прилично выглядящие.