Масудзи Ибусэ - Чёрный дождь

Оставалось идти по самой середине улицы, под грозно нависающими проводами. Особенно опасными казались мне скрещения проводов. Под одним из таких скрещений я увидел три обуглившихся трупа — мужчину и двух женщин. «Нас тоже трое»,— подумал я и предупредил жену и Ясуко:

— Идите прямо за мной, ни шага в сторону. Я буду разводить провода. Если упаду, тащите за одежду, поняли? Лучше всего хватайте за штаны. Но только не касайтесь голого тела.

Я поступал точно так же, как и все беженцы: палкой раздвигал провода, полз где на четвереньках, а где и на брюхе.

— Намотайте на левый локоть полотенце,— посоветовал я женщинам, глядя на других беженцев,— а то обдерете кожу.

Наконец мы выбрались на открытое место и остановились, оглядывая друг друга. У Сигэко все было в порядке, а вот Ясуко сильно ободрала левый локоть — должно быть, плохо обмотала его полотенцем.

Немного погодя мы подошли к воротам западного плаца. Трава на насыпи была выжжена начисто, земля оголена. Деревья стояли обугленные, с нагими ветками, без единого листка. Штаб дивизии, временный военный госпиталь, храм Гококу и главная башня Хиросимского замка — все это бесследно исчезло. На земле валялись какие-то круглые штуки. Вначале я никак не мог сообразить, что это такое, и, только внимательно рассмотрев, понял, что это скрученные листы жести. По-видимому, во время пожара они раскалились и стали мягкими, потом сильным порывом ветра их сорвало с крыши, подняло вверх и скрутило в шары, похожие на рисовые колобки.

Миновав плац, мы пошли дальше на север. Около храма Гококу, прислонясь спиной к ограде и глядя неподвижными глазами куда-то вдаль, стоял солдат с винтовкой. Мертвый. Это был рядовой первого класса — слишком уж мелкий чин для тридцатисеми-тридцативосьмилетнего возраста. На его лице сохранилось выражение достоинства.

Весь этот район расположен невдалеке от того места, где упала бомба. К западу от Хиросимского замка мы увидели мертвого юношу. Он ехал на велосипеде и ударился о стену замка. Рядом валялась картонная коробка. По-видимому, это был посыльный, который вез кому-то еду. Юноша походил на высушенного кузнечика.

Наконец мы добрались до дамбы. Только мы присели отдохнуть, как меня окликнул знакомый сержант полиции Сато. Он сразу же заметил, что у меня обожжена щека и Сато рассказал мне, что служит теперь в главном управлении провинции Тюгоку. Их главный инспектор господин Оцука погиб под развалинами своего дома. А я и не знал, что существует такое учреждение. Какое упущение с моей стороны! Сато объяснил мне, что опасность непосредственного вторжения противника на территорию Японии усилилась и поэтому созданы особые управления, наделенные функциями провинциальных правительств. Это дает возможность продолжать войну даже в том случае, если вражеские войска рассекут Японию на несколько частей. Сейчас в помещениях школ и заводов спешно накапливают оружие и боеприпасы.

— Теперь-то мне понятно, что означает лозунг: «Война только еще начинается»,— вставил я, выслушав его объяснение.

— Политика прежняя: укреплять страну, укреплять армию. Та самая, которая началась полстолетия назад. Мы не имеем права считать, что конец близок, не имеем права падать духом. Мы должны положиться на волю судьбы...

Средняя часть моста Мисаса была разрушена. Мы пошли по дамбе к мосту Лион. Правее дамбы на траве валялось множество мертвых тел. И по реке плыли утопленники. Один из них зацепился за корни росшей у воды ивы, попал в небольшой водоворот, и на поверхности показывалась то верхняя, то нижняя часть его туловища. Руки иногда вздергивались вверх, как будто хватаясь за ветки ивы, и тогда казалось, что это не утопленник, а живой человек...

За мостом Ёкогава продолжался пожар. Раздуваемый ветром, он взвивал в небо огромные языки пламени. О том, чтобы пойти туда, не могло быть и речи.

На траве, под мостом, около одной из опор стояла лошадь. Круп и голова у нее были покрыты страшными ожогами. Ноги дрожали: казалось, вот-вот она свалится на землю. Рядом лежал ее хозяин, от него сохранилась лишь нижняя часть тела: военные бриджи, сапоги с золотыми шпорами — такие носят только офицеры. Воображение нарисовало мне, как этот офицер прибежал на конюшню, вскочил на свою любимую лошадь и поскакал. И вот теперь, полуживая, она преданно — или это мне только кажется? — глядит на него, ожидая повелений. Солнце только еще начало клониться к западу. Как мучительно, должно быть, чувствовать прикосновение его жгучих лучей к опалённому крупу! И как велика ее преданность своему хозяину! Думая об этом, я не испытывал никакой жалости, лишь бесконечный ужас.

Дальше нам пришлось идти вдоль берега реки. Мы шли то по поросшим травой островкам, то по мелководью. Когда мы поднимались на островки, вода, хлюпая, выливалась из полуботинок. Идти по суше казалось легче,— но в ботинки быстро набивался песок, растирая в кровь ноги, и каждый шаг сопровождался невыразимой болью.

В конце концов мы убедились, что лучше всего идти по воде. На одном из островков, раскинув руки, лежал человек и пил воду. Мы хотели последовать его примеру, но, подойдя ближе, с ужасом обнаружили, что он мертв.

— Не стоит пить, можно отравиться,— сказала Ясуко.

— Пожалуй, ты права,— отозвался я,— лучше не пить. Чем дальше мы уходили, тем чище становился воздух.

Дым от пожаров сюда почти не доползал. Справа показалось рисовое ноле, и мы по обрушенному откосу набережной вскарабкались на берег.

Отсюда мы пошли по меже в сторону железнодорожной линии. На поле лежала большая группа школьников, посланных, видимо, на сельскохозяйственные работы. Все были мертвы. В одном месте поперек межи лежало тело пожилою человека в мокрой одежде. Вероятно, он прилег, чтобы напиться воды с затопленного рисового поля. Стало ли ему плохо или просто голова закружилась, неизвестно, но он так и не смог подняться. Мы перешагнули через тело и пошли дальше. Межа сворачивала то вправо, то влево, пока не завела нас в бамбуковую рощу, использовавшуюся, по-видимому, для сбора молодых ростков бамбука. Роща была хорошо ухожена, нижние ветви деревьев аккуратно подрезаны. В прохладной тени было так хорошо, что мы, не сговариваясь, сели на землю.

Я отстегнул санитарную сумку, снял шапку, разулся а лег на спину. И как только лег, почувствовал странную легкость во всем теле и мгновенно уснул.

Сколько времени я проспал — не знаю; разбудила меня нестерпимая жажда. Жена и Ясуко спали, подложив руки под головы. Я подполз к жене, вытащил из ее рюкзака двухлитровую бутыль с водой и жадно прильнул к горлышку. Небесный нектар, а не вода! Даже не представлял себе, что она может быть такой вкусной.

Когда жена и Ясуко проснулись, солнце уже низко склонилось к западу. Жена молча взяла у меня бутылку, подняла ее двумя руками и, закрыв от удовольствия глаза, стала пить. Затем, так же молча, передала ее Ясуко. Ясуко тянула долгими глотками, и всякий раз, когда она отрывалась, кверху бежала цепочка пузырьков. Вода в бутылке быстро убавлялась, и в тот самый миг, когда я подумал, что хорошо бы Ясуко оставила немного воды, она опустила бутылку. Осталось не меньше стакана.