Масудзи Ибусэ - Чёрный дождь

— Я крайне удивлен,— говорил Тасиро,— что такая важная для всех нас компания, как компания по распределению угля, до сих пор не сообщает, куда она эвакуировалась. По-видимому, для этого имеются веские причины.

Подойдя ближе к развалинам здания, где помещалась компания, мы увидели многочисленные послания, начертанные обуглившимися кусками дерева на уцелевшей части железобетонной стены. Одни были нацарапаны кое-как, другие — аккуратно выведены каллиграфическим почерком. Я стал читать их все подряд. «Господин Фудзино, сообщите, пожалуйста, ваш адрес металлургическому заводу в Миккаити». «Прошу написать здесь, на стене, ваш временный адрес. Накабаяси. Компания Санкё». «Господин Хонда, все ли у вас в порядке? Сообщите ваш новый адрес. Предприятия Цуцуки. Кайтайти». «Господин Мурано, оставьте здесь ваш адрес. Утияма. Кои». Под каждым посланием стояла дата.

— Как видите, Тасиро, здесь нет ни одного ответа представителей компании, а ведь некоторые надписи сделаны три дня тому назад.

— Значит, случилось самое страшное,— сказал Тасиро.

— Самое страшное?

— Да, все сотрудники компании, до одного, погибли...

В семье Тасиро только он и остался в живых. Его вторую жену и маленькую дочь завалило во время взрыва. В его годы, сказал Тасиро, у него нет ни сил, ни энергии раскапывать развалины.

— Тут ничего не поделаешь,— пробормотал он,— пусть уж остаются там, где есть. В конце концов, теперь это лишь неживая материя.

— А как же вы поставите памятник?

— Кажется, у родителей жены сохранились фотографии ее и дочери. Эти фотографии я и опущу в могилу. Не знаю только, что делать, если кто-нибудь из родственников жены пожелает раскопать их останки... Не скажу же я им: не стоит рыться, теперь ведь это лишь неживая материя.

В первый миг меня неприятно удивил такой цинизм, и я почувствовал к Тасиро неприязнь. Но по зрелом размышлении я понял: Тасиро уже старик, а жена его была молода и красива собой, дочь — премилая девочка — собиралась поступить в школу; если бы Тасиро увидел их обгорелые, обезображенные тела, что сталось бы с теми образами, которые сохранялись у него в памяти! Скорей всего именно поэтому он и не хотел, боялся отыскать их останки. Без сомнения, он, как и я, достаточно нагляделся за эти несколько дней на сожженных, раздавленных людей.

— Почему бы вам не попросить кого-нибудь другого помочь вам? — спросил я.

Тасиро молчал.

— Так вот, по доводу угля,— сказал он спустя некоторое время,— не попытать ли нам счастья на вещевом складе? Другого выхода у нас нет. Пойдемте туда. Кстати, там не так много убитых и воздух посвежее.

И Тасиро с поразительной решительностью зашагал в сторону склада.

У ворот склада, о чем-то беседуя, стояли несколько сторожей. В обычное время здесь бывало очень оживленно, без конца приходили и уходили посетители. Теперь только сторожа. Нас с Тасиро провели к лейтенанту Сасатакэ. В ответ на нашу просьбу он заявил, что запасы угля в Удзина неприкосновенны, на этот счет имеется строгое указание. На все остальные вопросы лейтенант отвечал уклончиво, и мы ушли, так ничего и не добившись.

Выйдя за ворота, я взглянул на хорошо знакомый мне пруд. Все лотосы, которые там росли, имели жалкий, растерзанный вид: одни повалились к югу, другие походили на сломанные зонтики — ни одного целого.

До того как я поступил на нынешнюю работу, мне пришлось в течение семи лет служить на армейском продовольственном складе. Я снимал тогда комнату в районе Асахи-тё у полицейского по имени Навамото и каждое утро, прихватив с собой завтрак, отправлялся пешком на работу — всегда одной дорогой: мимо обширных рисовых полей и заросшего лотосами пруда. Каждое утро по пути на службу я видел стаи ворон, сидевших на межах, разделявших влажные от утренней росы рисовые поля. Иссиня-черные крылья чудесно сочетались с зеленью рисовых полей. Они хорошо сочетались по цвету и с начинавшими рыжеть метелками поспевающего риса. Настоящее пиршество для глаз!

Ранним утром, когда город только еще просыпался, эта картина заставляла сердце учащенно биться от радости. Но в тот день даже в пруду лежали мертвые тела. На берегу, в траве, я заметил белого голубя. Я подкрался и схватил его обеими руками. У голубя был поврежден правый глаз и слегка обгорели перья на правом крыле. «Хорошо бы зажарить его с соей и съесть»,— подумал я, но тут же отогнал эту мысль и подбросил голубя вверх. Он захлопал крыльями и полетел, задевая за листья лотоса. Голубь забирал все больше и больше влево, а потом, должно быть обессилев, упал в пруд.

Я направился в район Миюки. Тем же путем, что и шестого августа. За насыпью, поросшей вишнями, я увидел госпиталь. В окнах не сохранилось ни единого стекла. По коридорам торопливо расхаживали люди. Одни, видимо, разыскивали родственников, другие ухаживали за пострадавшими. Дома вдоль дороги были разрушены или сильно покосились. Расчистив дворы от валявшихся обломков, кое-как выпрямив перекосившиеся внутренние перегородки и подперев стены жердями, в некоторых из них продолжали жить хозяева. Проходя мимо, я слышал голоса. В одном из домов я заметил человека, который, сидя на земляном полу, осколком чашки скреб обгоревший дочерна, но оставшийся целым деревянный стул, похожий на грубо сколоченный стул с картины Ван-Гога, воспроизведенной в иллюстрированном журнале. Внезапно у меня пересохло горло. По широкой улице вдоль холма Хидзияма, как и шестого августа, в сторону Удзина медленно тащились раненые. Подходя к ограде Хиросимского управления торговли, они, как один, опирались о нее руками, стараясь хоть немного облегчить свой путь. Почти все были полуголые, худые и бледные, словно привидения. Пятнистой кошки, которая шестого августа бежала за Миядзи, нигде не было видно. Мертвое тело, которое лежало у моста Миюки, кто-то убрал, на камнях остался только темный силуэт.

Улица напоминала выжженную пустыню. Там, где лишь недавно стоял наш дом, была ровная, устланная слоем пепла площадка — сохранился лишь водоем, который теперь мне казался совсем маленьким. Сигэко и Ясуко вытащили из противовоздушной щели и водоема наши пожитки и, тотчас же ушли. Нанятый нами рабочий погрузил все вещи, на тележку и присел немного передохнуть, прежде чем отправиться в дорогу. Я встал перед тележкой, ухватился за колец длинной тонкой веревки, перекинул ее через плечо, и мы тронулись. Я сразу понял, что путь нам предстоит нелегкий. Всякий раз, когда мы переезжали груду черепицы, веревка врезалась в плечо. Приходилось резко наклоняться вперед. Боль была такая, что хотелось пятиться назад.

— Нет, Рокуро, так дело не пойдет,— сказал я, обращаясь к рабочему.— Веревка слитком жесткая. Идти нам километров семь, а то и все восемь. Пока мы доберемся до места, проклятая веревка сотрет мясо до костей.