Юрий Стрехнин - Есть женщины в русских селеньях

Как всегда, если очень волнуешься, ожидая чего-то важного, кажется, что в голове в этот момент нет никаких мыслей. Но это только кажется. Заполненность, когда она предельна, создает иллюзию пустоты. Есть, видимо, такой закон обратного эффекта. Взгляни на солнце — и перед глазами все сделается черным, и в самом ярком свете некоторое время не будешь видеть ничего. Сунь руку в ледяную воду — и ее обожжет как огнем. Захочешь высказать очень многое, когда чувства переполняют тебя, — и не находишь слов.

Саше сейчас казалось, что она не думает ни о чем определенном. Просто ждет. Ждет, когда над плотно закрытой дверью в пилотской кабине загорится синяя лампочка. Тогда — встать. И, ощупав на груди кольцо парашюта, первой шагнуть к люку. Обязательно первой. Как когда-то на экзаменах в институте. Нет хуже — томиться перед дверью, за которой экзаменатор ждет, кто же из студентов отважится войти прежде остальных. Зачем заставлять судьбу ждать? Ей не надо давать времени опомниться!

...Давно ли это было: гулкий коридор института, июньское солнце бьет в высокие окна. На белых, плотно притворенных дверях табличка: «Тихо! Идут экзамены!» А у дверей жмутся ребята и девчата, друзья-однокурсники. Кто наспех, напоследок, заглядывает в конспект, кто, отрешенно закрыв глаза, повторяет заученное, беззвучно шевеля губами, будто читает молитву, а кто старается шуткой прикрыть неотвязную тревогу. И кто-то шепчет в ухо: «Сейчас, Саша, ты?.. Ну ни пуха ни пера!»

«...Ни пуха ни пера!» — улыбка на миг трогает ее губы, плотно сжатые в ожидании команды. «Нам пожелал бы кто-нибудь сейчас ни пуха ни пера! Мне и всем...»

Саша взглядывает на товарищей, сидящих рядом с нею и напротив на жестких, тянущихся вдоль борта самолета скамейках. Пробегает глазами по их сосредоточенным лицам. Девять парней и одна она... «Незадолго до вылета познакомились, а как будто знали друг друга давно-давно, — думает Саша. — Почему у нас, у разведчиков, всегда так?»

Синий огонек вспыхнул над дверью пилотской кабины и забился судорожно-часто, словно ему не терпелось вырваться из-под толстого стекла плафона.

— Приготовиться к броску!

Встала, еще раз оправила снаряжение. Перекинулась взглядом с товарищами: поднялись и они. Гул и холодный ветер... Уже открыт люк! Шагнула к нему: — До встречи, ребята!

— До скорой!.. — крикнули вслед. Но она уже не слышала. Ветер и ночь приняли ее в свои объятия.

«Раз, два, три...» — Саша рванула кольцо на груди, и ее сразу же словно подкинуло вверх. По тому, с каким рывком раскрылся парашют, она поняла, что ветер силен. «Приземляться осторожно... — предупредила себя. — Двенадцатый прыжок. Одиннадцать раз все обошлось удачно. Сумею и теперь!»

Подобрала стропы, чтобы парашют шел ровнее. Глянула вниз. Темь... Ничего не разглядеть. Внизу должен быть лес. Хорошо бы угодить на какую-нибудь полянку. Чтобы о сучья не ободраться... Но что разглядишь внизу в безлунную ночь? Черно все... Для высадки всегда и выбирают такие непроглядные ночи.

Где ребята? Темнота, ничего не видно. Но они где-то здесь, рядом. Окликнуть? Если близко — отзовутся. Но нельзя. Ведь с земли можно услышать. А там, может быть, немцы... Хотя — едва ли. Назначенное место выброски — лес в двенадцати километрах севернее станции Калинковичи. В лесу их не должен ждать никто.

«А ветер силен...» С тревогой сжала стропы. Между черным небом и черной землей трудно ориентироваться, но по дрожанию строп, по тому, как туго выгибается купол парашюта над головой, можно понять, что парашют почти не снижается, что его сильно несет ветром. Не отнесло бы далеко от места приземления... Точно ли учел поправку на ветер пилот, дав команду прыгать?

Если ошибка... Придется долго идти до назначенного места. По земле, где хозяйничает враг, в его прифронтовой полосе, где в любом месте могут встретиться немцы. Но лишь бы собраться всей группе после приземления. Когда все вместе — не страшно...

«Где же товарищи?..» Девять парашютов колышутся сейчас где-то неподалеку в непроницаемой тьме. Посигналить бы фонариком... Исключено: снизу может увидеть враг.

А где-то там же — и друзья. На белорусской земле, скрытой черной ночью. Черной ночью оккупации.

Войска родного Белорусского фронта стоят уже совсем близко от Калинковичей. Стоят с осени прошлого, сорок третьего года. Они готовятся наступать. Об этом нетрудно догадаться: группа сбрасывается для сбора данных, нужных для наступления. Она должна вместе с подпольщиками и партизанами провести работу, которая поможет ему.

Скорее бы приземлиться!

Но ветер все относит и относит. Куда утащит он, пока парашют достигнет земли?

«Ребята!.. — как хочется, крикнуть товарищам, летящим где-то рядом в кромешной тьме. — Ребята, я здесь!»

Вдруг купол парашюта над головой вспыхивает ослепительно белым светом. И становится видно — чуть в стороне серебристой раковиной на черном скользит парашют — кто-то из товарищей снижается совсем рядом...

Свет ударил откуда-то снизу, из глуби бездонной тьмы прямо в лицо Саше, и она на миг зажмурилась, — нет, не от света, а от ужаса, который нес этот свет.

«Обнаружили!» — все в ней на какой-то миг похолодело.

Не успела померкнуть первая пущенная с земли ракета, как внизу колыхнулся отсвет второй, третьей... Глаза Саши теперь уже различали внизу бегущие косые тени каких-то построек, столбов и, кажется, железнодорожные пути...

До земли все ближе. Промелькнула длинная тень пробегающего человека, вторая... Какая-то площадь или площадка. Сейчас приземление...

Саша крепче сжала стропы, готовясь встретить землю.

Едва ноги коснутся ее — сразу же сбросить парашют, выхватить пистолет...

Ее пронесло над какой-то крышей, на которой кое-где еще белел снег. Промелькнули сбоку рельсы, вагоны...

Сейчас земля!

Привычно согнула ноги, чтобы смягчить удар.

Но все расчеты спутал рывок ветра. Сашу дернуло вбок, шумящая ткань парашюта накрыла ее, обволокла, потащила...

Несколько цепких и жестких рук схватили Сашу. Она попыталась вырваться, дотянуться до оружия, но тщетно.

С нее сорвали шлем.

— Медхен! — удивленно крикнул кто-то из немцев, окруживших ее. Сашу освободили от парашюта, крепко и больно схватили под руки, потащили куда-то через железнодорожные пути. На путях возбужденно сновали, светя фонариками и перекликаясь, немцы, много немцев. Она знала их язык и, прислушиваясь к тому, что кричали они, поняла, что схвачена не одна она, но и остальные.

«Что с ребятами?» — эта мысль не давала Саше покоя. Может быть, их уже нет в живых? Фашисты на расправу скоры.