Борис Цеханович - Обыкновенная война

Это был единственный, кто чётко выполнил мой приказ и сейчас держал под прицелом своих пулемётов автобус. Это отрезвило меня и резко развернул командирский прибор к дороге. Автобус, который я увидел, сначала остановился и из него стали выходить люди. Но увидев, многозначительное и беспорядочное метание моих машин по полю, заскочили обратно в салон, автобус резко набрал скорость и через минуту исчез из вида. С горечью дал команду «отбой» взводам, оставил за себя замполита и помчался за машиной Кушмелёва. Нашёл их только через два километра. Машина окончательно встала в каком–то овраге и тихо парила, громко пощёлкивая раскалённым двигателем. Кажется, заклинил двигатель. Солдаты угрюмо сидели на броне, молча потягивая сигареты. Вяло и безразлично спрыгнули с машины, когда я подошёл к ним. Выслушал доклад сержанта Ермакова и бессильно выматерился. Все молчали, да и говорить было нечего. Сверху над нами посвистывали пули мотострелков, которые начали свои занятия. Я же мрачно размышлял: ещё не начались боевые действия, а батарея, фактически, потеряла уже две единицы техники.

– Всё, стойте здесь. Из оврага не вылезайте, а то ещё пехота подстрелит. Ждите, когда поедем обратно тогда вас и зацепим, – уже спокойно сказал я. Сел в свою машину и под свист пуль поехал к батарее.

Там застал безмятежную и мирную картину. Колонна стоит в центре хутора: солдаты, развесив автоматы на заборе, набирают воду из колодца, тут же умываются, хохочут и весело плескаются друг на друга водой. Офицеров обступили жители хутора, которые рассказывают и смело «вешают лапшу на уши» русским – что они мирные чеченцы, режим Дудаева никогда не поддерживали и не одобряли, что они против войны и рады приходу русских войск. И так далее и тому подобное. Я стоял в люке машины, глядел на эту идиллическую картину – «немцы в только что занятом русском хуторе», мрачно размышляя, как хорошо быть в счастливом неведении, что как боевая единица мы – ноль. Что пока ничего не умеем, что техника, как в эпидемию чумы выходит из строя одна за другой. Есть комбат – пусть у него голова болит за нас, пусть он нас учит и думает за нас, а у нас сейчас передышка, вот мы ей и пользуемся во весь рост. А я думал – какие найти слова, как им вбить в голову, что я один, даже имея семь пядей во лбу, не смогу спасти их от смерти. Что для того чтобы здесь выжить, надо самому тоже крутиться и выполнять, что требует командир.

Не стал ругаться, лишь тихо выматерился и подал команду «По машинам», через пять минут начали движение. Дивизион, конечно, давно ушёл вперёд, но куда ехать я знал. Выехав из хутора, сразу попали в густой, плотный туман и дальше, чем за сто пятьдесят метров, ничего не было видно, лишь справа и слева от дороги в тумане появлялись и исчезали тёмные и большие копны сена. В этот раз колонна батареи шла как по ниточке – чётко. Я стал постепенно отходить от плохого настроения, но километр проходил за километром, а дивизиона всё не было видно. И я начал постепенно опасаться, как бы вот так, с ходу, не влететь в расположение боевиков. Туман становился всё плотнее и плотнее, видимость снизилась до семидесяти метров. И когда мы пролетели от хутора семь километров, принял решение поворачивать обратно. На хуторе набрали воды и продолжили движение в лагерь. В овраге закипевшего БРДМа не оказалось, правда, и пули больше не свистели над полем. Может быть, двигатель и не заклинило и они, остыв, самостоятельно убыли в лагерь? Я облегчённо вздохнул, увидев рядом с Снытковской машиной и БРДМ Кушмелёва. На них копошились не только водители, но и командиры машин под руководством техника. Карпук спрыгнул с БРДМа и доложил, что к технике подходил Шпанагель.

– Борис Геннадьевич, полковник был капитально возмущён и приказал: как только вы прибудете – прибыть к нему.

Отдав необходимые распоряжения, неохотно побрёл в палатку начальника. На протяжение всего этого неприятного разговора мне приходилось оправдываться, врать, выкручиваться, обещать всё исправить и впредь не допускать. Ссылался на погодные условия, густую грязь и ещё на тысячу других причин, что мало его успокаивало. Сейчас вся надежда была на техника. Из палатки начальника артиллерии я вышел в отвратительном настроении. Построил батарею и подвёл неутешительные итоги выхода. Завтра выезжаем обратно в полном составе, за исключением машин Снытко и Кушмелёва, поэтому всё внимание подготовке техники. Через час приехал подполковник Богатов и также активно обругал меня за состояние техники и самовольное возвращение в лагерь. Оказывается, мы не доехали до места занятия дивизиона триста метров: они даже слышали гул наших двигателей. Да…, день был испорчен и остаток его прошёл в рутинных делах. Вечернее совещание у Шпанагеля было полностью построено на моей батарее и выходе на занятие. Всё совещание пришлось простоять по стойке «Смирно», выслушивая нелепые высказывания начальника, что в развале Армии виноваты такие как я. А я то до сих пор считал, «по наивности», что наоборот – на таких как я Армия и держится. В препаскудном состоянии лёг спать.

С утра всё закрутилось по новой, опять в составе колонны дивизиона выехали в район занятия. Низко над полем стелился туман, но до хутора добрались без происшествий. Здесь решил остановиться осмотреть машины и набрать воды. Солдатам дал время десять минут умыться, но в этот момент подъехал на ПРП начальник артиллерии полка. Опять обматерив меня, приказал двигаться на занятия. За эти несколько минут, которые мы были на хуторе, туман быстро развеялся, появилось солнце и кругом всё засверкало. Мгновенно начал таять снег, и мы мчались по дороге, весело разбрызгивая грязь и воду. В район прибыли без потерь. Дивизион уже развернулся и занимался выверкой прицельных приспособлений. Видимость была прекрасная, как говорят лётчики – миллион на миллион. Я остановил колонну и, не вылезая из машины, стал осматривать местность. Впереди расстилалось огромное поле, на котором виднелись какие-то группы приземистых построек. В четырёх километрах от нас поле плавно переходило в небольшой высоты хребет, за которым был Грозный, откуда доносился отдалённый гул артиллерийских разрывов. В километрах двух от нас на поле стояли сеялка, комбайн и другие сельскохозяйственные агрегаты. Вот их мы и взяли за цели. Ко мне подошёл командир дивизиона Андрюха Князев и предложил посоревноваться: кто первый уничтожит сеялку на поле, на что я с азартом согласился. По нашей команде моя противотанковая установка и самоходка выдвинулись на рубеж открытия огня. Первой, с характерным шипением, к цели ушла противотанковая ракета, но к моему искреннему сожалению мимо. Затем выстрелила САУ и попала в сеялку, красиво разметав куски металла в разные стороны. Вторая ракета попала уже в груду металла и соревнование было нами проиграно. Но это не испортило моего настроения. Дальше каждый стал заниматься самостоятельно. Следующим на рубеж вышел на своей машине младший сержант Кабаков. Как командир он был слабоват, а как оператор вообще – ноль. Но учить его надо было. По радиостанции дал целеуказание и назначил ему цель – комбайн на поле. Кабаков мучительно долго вертел визиром в разные стороны, пытаясь найти цель, а пусковая установка с пятью ракетами, подвывая работающими двигателями горизонтальной и вертикальной наводки, добросовестно поворачивалась за визиром и я уже стал бояться, как бы Кабаков не навёл в какую-нибудь самоходку и не выстрелил. И всё-таки он нашёл цель, но естественно превышение одной трети высоты, при прицеливании над целью, он не сделал, в результате чего ракета сошла с направляющей, сделала небольшую горку и воткнулась в ста пятидесяти метрах впереди противотанковой установки. Двигатель ракеты яростно шумел и выл, продолжая работать, выкидывая высоко в воздух пламя, все начали приседать и прятаться в укрытия. Через две минуты двигатель должен закончить работать и ещё через пару минут сработает самоликвидатор и ПТУР взорвётся. Так оно и произошло – прогремел взрыв и во все стороны полетела грязь и комья земли.