Александр Проханов - Сон о Кабуле

Белосельцев стоял посреди Дворца и страстным усилием воли, бессловесным заклинанием зазывал обратно духов войны. Заманивал их, как птиц, рассыпая по порталам и лестницам зерна, играл на дудке, завлекал и обманывал, надеясь, что они снова слетятся и он их запрет в сундуке, навесит на ларь тяжелый замок.

– А вот и мы! – шумно подходил Мартынов, сопровождаемый худощавым смуглым полковником в фуражке, с зачесанными седыми висками и с серебряной эмблемой на груди – знаком командос парашютно-десантных войск. – Вы ему объясните толком, что вас интересует… Товарищ Азис! – пытался объясняться с полковником Мартынов, тыкая пальцем в Белосельцева. – Журналист, советский!.. Положение в армии!.. Расскажи!

Полковник молча, утомленно смотрел на Белосельцева. Здесь, среди разгромленного Дворца, взорванной твердыни государства, он чем-то напоминал военнопленного – бессильный сопротивляться, терпящий рядом с собой победителей, но всем своим видом показывающий отчуждение.

– Прошу прощения, – сказал Белосельцев на фарси, стараясь быть как можно любезней и деликатней. – Я попросил подполковника Мартынова познакомить меня с вами. Я готовлю репортаж об афганской армии, собираюсь попасть на фронт. Мне бы хотелось получить самые предварительные сведения.

– Что вас интересует? – отчужденно ответил полковник. – Сведения о действующей армии лучше всего получать на поле боя. А здесь, в штабе, сплошные перемещения, смена командиров полков и начальников штаба.

– Где вы получили военное образование? – спросил Белосельцев, стараясь понять, есть ли холодность полковника выражение неприязни или только обычная сдержанность.

– Я учился в Англии, окончил высшую офицерскую школу. Еще при короле, разумеется.

– А корпус когда получили?

– Корпус полгода назад. Не уверен, что сохраню его за собой.

– Мне кажется, это редкость по нынешним временам, чтобы корпусом командовал офицер королевской армии, да еще с английским прошлым. – Белосельцев почувствовал к нему острый интерес, профессиональное чувство находки, когда исследуемый человек надломлен противоречиями и в трещинах видна сокрытая сущность. – Вы, должно быть, член Народно-демократической партии?

– Нет, я стою в стороне от политики. Мой долг – выполнять приказы командования, служить стоящему у власти правительству. Мои симпатии и антипатии – это всего лишь мое личное дело. Но долг военного – в честном выполнении приказов. Много филеров очень высокого класса, обучавшихся в Англии и Германии, прошедших военную школу в Америке, много отличных офицеров покинуло Афганистан. Это нанесло ощутимый вред армии. Я полагаю, что в трудные для отечества дни афганцы должны оставаться в стране, на своих постах, и честно, не взирая наличные симпатии и антипатии, выполнять свой долг.

Положение в армии особенно интересовало Белосельцева. До недавнего времени поддерживавшие Амина «халькисты» занимали ключевые позиции в высшем командовании, служили командирами полков, корпусов и дивизий. После переворота и воцарения Кармаля началась жестокая чистка. Высший слой офицеров был срезан, заменен неопытными, но верными Кармалю «парчамистами». В батальонах и ротах сохранялся прежний состав, нес потери на фронте. Младшие офицеры-«халькисты» роптали на высокомерных, нарядившихся в генеральскую форму интеллектуалов. В армии наблюдалось брожение. Ходили слухи о возможном мятеже. Некоторые части переходили на сторону противника.

– Мне очень важны ваши мысли, – Белосельцев испытывал к полковнику все больший интерес, заслонявший внимание к янтарно-белому Дворцу, где стены были исстреляны и обуглены, за углом, смятый и изгаженный, стоял «мерседес» Амина. Все это было не с ним. Не он бежал вверх по склону со штурмовыми лестницами. Не он молотил из «шилки» по окнам Дворца. Не он врывался под своды, швыряя гранату в караульное помещении гвардии. Все это прошло, сменилось иной реальностью, иной задачей разведчика. – Мне бы хотелось побеседовать с вами, если вы не против. Мне было важно узнать, что кадровые офицеры, получившие образование на Западе, остаются лояльными правительству. Власть доверяет им, вручает корпуса и полки.

Полковник колебался. Посмотрел на часы. Было видно, что предложение ему некстати.

– Видите ли, – в голосе его была неуверенность, – приближается час обеда. Сегодня я собирался обедать дома, дал обещание жене. Если угодно, мы можем пообедать вместе. И продолжим беседу.

– Мне, право, неловко, – неискренне сопротивлялся Белосельцев, тайно радуясь приглашению, зная, как тщательно от посторонних глаз оберегают свое жилище афганцы. – Я не испорчу вам семейный обед?

– Нисколько. Если вы согласны, мы можем ехать сейчас.

Белосельцев простился с Мартыновым, предполагая встретиться с ним через несколько дней в Джелалабаде, где готовилась совместная операция советских и афганских полков. Вслед за полковником Азизом вышел из Дворца на морозное солнце, и они на двух машинах покатили обратно по прямой, улетающей к центру Кабула Дарульамман.

В районе Картее Мамурин, где жила интеллигенция и средней руки чиновники, они остановились у небольшой двухэтажной виллы, обнесенной высокой оградой. Их встретил слуга в ветхих голубых одеяниях. Большая косматая овчарка страстно лизнула руку хозяина, покосилась грозно на Белосельцева. В стеклянных дверях появилась женщина, светловолосая, худенькая, очень легкая. Улыбалась, кивала полковнику и одновременно Белосельцеву, не удивляясь, а, напротив, радуясь его появлению.

– Моя жена Маргарет, – сказал полковник, изменившись в лице. Дрогнуло и исчезло выражение холодной любезности, сменилось нежностью, беззащитностью. – Она англичанка, – добавил он тихо. – Мы поженились в Англии. Пять лет живем здесь.

Белосельцев по-английски представился. Был введен в дом, в небольшую столовую, убранную по-европейски, с жарким электрокамином и накрытым столом. Слуга уже ставил третий прибор. Маргарет, опоясанная коротким цветным передником, вносила широкое блюдо с ворохом сочных трав, сине-зелеными перьями чеснока и лука, лиловым редисом, медового цвета кореньями.

Белосельцев нахваливал прекрасно сваренный горячий бульон, замечательный плов – белую, окутанную паром стеклянную гору риса с темнеющими ломтями мяса. Разрезал огненно-красный нариндж, выдавливая сок на длинные, хрупкие рисовые зерна, похожие на крохотные полумесяцы. Старался понять этот дом и уклад, случайно ему приоткрывшийся. Этих двух людей, чьи отношения были только слегка обозначены – нежной тревогой и гордостью, светившейся на лице полковника, ответными, короткими, словно о чем-то умолявшими взглядами жены.