Александр Проханов - Сон о Кабуле

Он наблюдал, как уплывает солнечная ледяная гора, и юноша-новобранец удивленно смотрел, как он улыбается.

Самолет одолел хребет, окунулся в туманную мягкую голубизну, сквозь которую глубоко внизу вились дороги, мерцали реки, пестрели поля и селения – хрупкий, перышком нанесенный чертеж. Машина коснулась бетона, промчалась, ревя, мимо радаров, боевых вертолетов, другого пятнистого транспорта, стоящего под заправкой. Жужжа, развернулась, подкатила к зданию порта с диспетчерской будкой. Белосельцев сошел на землю, почувствовал, как влажно дохнул теплый ветер с окрестных зеленых полей и сочных неопавших деревьев. Разглядывал встречавшую группу афганских офицеров, женщин в парандже, старика в обвисших шароварах, с шоколадным лицом. Он искал глазами Надира, сотрудника ХАДа, который должен был его встречать, но не находил. Новобранцев погрузили в высокие грузовики, встречавшие разошлись, и он остался один посреди бетонного поля, рядом с остывающим обезлюдевшим транспортом. Поднял свой дорожный баул и медленно направился к неказистому зданию аэропорта, вдыхая влажный аромат сырой земли и невидимых цветущих растений.

Бетонное строение выглядело пустым и беззвучным, но, подходя, по неуловимым признакам, Белосельцев почувствовал, что оно переполнено. Он вошел. Светили тусклые лампочки. Пол был обшарпан. Вдоль стен стояли длинные деревянные лавки, и на них тесно, плечом к плечу, и помимо лавок, на корточках, у стен сидели солдаты. «Советские!.. – он увидел скатки шинелей, притороченные каски, прислоненные к мешкам автоматы. – Свои…» – отозвалось в нем приливом тепла и тревоги.

Они сидели утомленно и тихо, не издавая ни звука. Лица под тусклыми лампочками казались худыми и бледными. Руки висели изнуренно и вяло. Поодаль стояли офицеры и молча курили. Белосельцев подошел и сразу узнал знакомое усатое лицо Мартынова, подполковничьи звезды на мятых полевых погонах, красный уголь сигареты.

– Вы откуда взялись? – удивился подполковник. – Ах да, вы же собирались приехать. Все пишете, материал собираете!

– Вы из похода? Усталый вид у людей.

– Ночь не спали. Эти чертовы трактора сопровождали. Вторая колонна с Термеза. Хотел стать танкистом, а стал трактористом, бляха-муха!

– Что случилось?

– Шли с бронегруппой, – Мартынов, рассыпав искры, долго держал в себе горький, едкий вздох, словно сжигал себя, – прошли Саланг нормально. Прошли Черикар, Баграм. А здесь, под Джелалабадом, подставились, бляха-муха! Тут действует один громила в горах, Насим называется. А его брат, говорят, в местном ХАДе работает. Кто с кем воюет, ни хрена не поймешь. Ихняя агентура сообщила, что Насим готовит налет, хочет сжечь трактора. Обратились за охраной в афганскую часть, а она, бляха-муха, на другое дело в горы, в бой ушла. Ну мы своих послали на усиление. Ведем трактора нормально. Даже митинг по дороге устроили, кишмиш ели. Думали, все обойдется, доведем колонну до места. А к вечеру попали в засаду, под обстрел. Один трактор дотла сожгли, два других повредили. На буксире кое-как дотащили.

– Люди живы?

– Сержанта убили. Другой легко ранен. Третий с ожогами. Сейчас в Кабул отправим на транспорте.

Мартынов повел глазами вдоль стен по лавкам, на которых сидели солдаты, словно их пересчитывал. И в дальнем углу, на полу, под тусклой лампой лежали носилки, накрытые грубой шинелью, из-под которой врозь торчали окаменелые ноги.

Белосельцев шел вдоль лавки, вглядываясь в неясные очертания солдатских лбов, сжатых губ, утомленных глаз. Недавно они приняли бой среди азиатских хребтов на огромном удалении от родных очагов, и один из них был убит под городом Джелалабадом, в афганских тропиках, и родня в какой-нибудь калужской деревне топтала хрустящий русский снежок, еще не ведая о потере.

Он остановился перед солдатом. Тот сидел, ухватившись за краешек каски, разведя носки измызганных грязных сапог. На руке краснела ссадина. Лицо, молодое, свежее, казалось стянутым болью. Будто у рта, у бровей, в уголках неподвижных глаз поставили чуть заметные точки, сгорелые малые черные порошинки изменили рисунок лица.

– Здравствуй, – сказал Белосельцев, присаживаясь рядом на корточки.

– А? – не расслышал солдат. Не понимая, смотрел на Белосельцева, стараясь понять, кто он.

– Вас обстреляли? Как все случилось?

– Засада. Из гранатометов ударили. А потом пулемет, – ответил с трудом солдат. – Шатрова убило.

– Как бой протекал?

Солдат молчал, будто не знал, откуда повести свой рассказ. С того ли дня, как мать его провожала, и всю ночь танцевали, и мелькнули в последний раз из вагона знакомые очертания дома. Или сразу про эти кручи, вдоль которых катила колонна, и тупой удар по броне, звяканье пуль, крик на чужом языке.

– Афганцы вели трактора, а мы сопровождали в «бэтээрах», в голове и в хвосте колонны. Шли ходко, один раз митинг устроили. В наш «бэтээр» дети апельсинов набросали, а Шатров не знал, что им взамен подарить. Пуговицу со звездой оторвал от бушлата и бросил. Как раз на круче у кишлака, где речушка течет, из гранатометов ударили. По головному трактору саданули. Он сразу вспыхнул, рядом другой. Афганцы из кабин побежали. Колонна встала, а они из пулеметов по ней. Трактор горит, горючее течет. Шатров выскочил, в кабину забрался и погнал трактор в реку. Въехал в поток и давай взад-вперед, взад-вперед. Пламя водой сшибает. Ему пуля в сердце попала, так и умер в тракторе. Он ведь был трактористом, Шатров!

Парень умолк, закусил губу. Белосельцев поднялся, посмотрел туда, где на носилках, разведенные в стороны, торчали стертые подошвы. Оттуда, из сумрачного угла, веяла плотная темная сила, надавливала на грудь, как ровный ветер, отодвигала, готова была опрокинуть.

– Подполковник велел обработать кишлак пулеметами, – солдат хмурил брови, и на детских припухлых щеках обозначились темные жесткие складки. – Потом прилетели «вертушки» и стерли кишлак до земли. Это им, сукам, на память. Чтоб помнили Шатрова!

Раздалась негромкая команда офицера. Солдаты стали подниматься, шаркать сапогами, звякать касками и оружием. Потянулись нестройно на выход. Двое подняли носилки с убитым, вынесли наружу. Белосельцев видел, как выстроились солдаты. Мимо них к транспорту медленно двигались носилки, и следом ковыляли, опирались на плечи товарищей двое забинтованных раненых.

– Вы товарищ Белосельцев? – рядом с ним стоял худой черноглазый афганец с густыми, синеватыми, как воронье крыло, бровями и с такими же жесткими, косо лежащими волосами, в которых ярко, словно продернутая тесьма, белела седина. – Я офицер безопасности Надир. Простите, что задержался. – У здания аэропорта стояла темная, чисто вымытая легковая машина, сквозь стекло смотрел водитель. – Мы сейчас поедем в ХАД, там есть комната для приезжих. В ней вы будете жить.