Александр Проханов - Знак Девы

Чуть в стороне проступила дорога, к которой они так стремились, на которую вышли под звездами, брали пленных, на которой был сражен Белоносов. На дороге, казавшейся ночью мучнистой, а теперь грязно-горчичного цвета, Кологривко разглядел светлый клок материи – чалму, упавшую с головы моджахеда.

С другой стороны виднелся поломанный сад, а за ним сквозь прозрачные стволы – разрушенный кишлак. Горы каменистой глины с остатками сводов, полукруглых арок, остроконечных руин. Кишлак казался древним, извлеченным в раскопках селением. За кишлаком и садом наблюдал Варгин, его ботинки, серые портины виднелись из-за развалин стены.

Тут же, у дома, лежали убитые. Кологривко внимательно их оглядел: не остался ли кто в живых, не получит ли он, Кологривко, пулю в спину, когда, очнувшись, раненный, из последних сил, умирая, направит ствол автомата в ненавистного шурави?

Ближе всех лежал тот, кого Птенчиков сбил со слеги, – прострелил ему ноги, а майор вогнал ему пулю в лоб. Он лежал ногами к Кологривко, и его пыльные, разорванные очередью шаровары были черные от крови, а на чувяках поблескивали тусклые медные заклепки. Автомат его валялся в бурьяне, на цевье и прикладе так же тускло крапинами блестело украшение из меди.

Другой, убитый Варгиным в спину, сгорбился у сарая. Видно, пуля пробила спинной мозг, вначале выгнула дугой, а потом, после смерти, стянула и скорчила. Он спрятал лицо в коленях, будто делал кульбит. На макушке слабо серебрилась малая, словно приклеенная, шапочка.

Третий мертвец, пропоротый ножом майора, лежал лицом вверх, задрав густую, дыбом стоящую бороду. В открытых губах блестели слюна и зубы, а руки схватили живот, будто пытались закрыть и сдвинуть рану.

Четвертый, тот, что выстрелил в Птенчикова и сам погиб от пуль Кологривко, темнел поодаль. Сквозь сухой бурьян виднелось его острое голое колено. Порчина продралась, и костистая нога вылезла наружу.

Все четверо, кто участвовал в ночной рукопашной, были здесь, во дворе. Другие, раненные, уползли, кровяня несжатую пшеницу и пыль. Иные убежали, не выдержав огня автоматов. Двое убитых, Белоносов и Птенчиков, остывали в доме. И он, Кологривко, живой, под розовеющим небом оглядывал двор и «зеленку».

Он понимал, что случилась беда, что они в ловушке. «Зеленка» вцепилась в них своими колючими зарослями, корявыми зазубринами кишлаков… Не хочет их отпускать, готовит погибель. Двое уже погибли, и очередь теперь за оставшимися. Он испытывал страх за себя, но больше – за майора, Варгина, лейтенанта, а также за Белоносова и Птенчикова, которые числились в группе и, убитые, все еще в нем нуждались.

Он поднял глаза на дом, на грязно-желтые стены. И над входом, над зияющей, проломленной снарядом дырой, увидел рисунок. Тот самый, что год назад углядел с брони «бэтээра», но издали не смог рассмотреть, отсеченный огнем пулемета.

Теперь он увидел рисунок и изумился ему. На глине выцветшими, иссушенными красками была нарисована Дева. Вернее не дева, а крылатый конь с женской, украшенной венцом, головой. Огромная роза вырастала у нее за спиной. Крылатая Дева с конским туловом и хвостом несла на себе цветок.

Он смотрел на нее, потрясенный. Ему показалось, что он знает, видел ее. Не помнил, где и когда, но видел. Быть может, она пролетала сквозь детские его сновидения, когда охватывали его болезни и жары и он ее видел в бреду. Или на пожаре в Тобольске, когда горели нефтяные цистерны и он, обмотавшись в дерюгу, нырнул в трескучий чад, перекрыл раскаленный вентиль. Или на стройке под Курском, когда оголенный провод задел за кабину крана, крановщик колотился, умирал, сжигаемый током, и он, Кологривко, метнулся на помощь, упал, отброшенный страшным ударом. Эта Дева посещала его в страшных похмельях после неудач и несчастий – измены любимой, смерти товарища. И вот вдруг настигла его здесь, в афганской «зеленке», выступила на саманной стене.

Ее грозный лик взирал на него со стены. Пламенел за спиной цветок. И он, изумленный, испуганный, не знал, что надлежит ему делать. Быть может, каяться перед ней за неверно прожитые годы? Умолять о прощении за то, что явился сюда с оружием? Бежать от нее что есть мочи по сгоревшим полям, загубленным садам и арыкам? Или твердо, по-солдатски, встретить свой смертный час? Что делать ему перед ликом крылатой Девы?

Он услышал неясный звук, неразборчивый дальний гул. Стал вслушиваться. Хотел понять его природу, его направление. Казалось, звук исходил из земли, из мертвых садов, виноградников. Звучали глыбы земли, пустые арыки и русла. Звук поднимался в светлое небо к волокнам красной зари. Отражался к земле, колебался и скапливался. Так безымянно, стоголосо кричат тетерева на опушках. Так гудит и вибрирует далекая, сходящая в ущелье лавина. Так начинает греметь, отзываться стомерным эхом рвущая плотину вода.

– Что это? – спросил Варгин, появляясь рядом. Поворачивал в разные стороны ухо, готовый припасть к земле.

Гул приближался, усиливался. Напоминал теперь плач и стенания. Был живым, человечьим. Излетал из множества невидимых ртов. Майор, шатаясь, вышел из дома, волоча на ремне автомат. Тяжелый, сутулый, с обвязанной пятерней, с небритым, потемневшим лицом, стоял, освещенный зарей, прислушивался к голошению. Крылатая Дева летела над его головой.

– Кто? – спросил он хрипло.

– Не знаю! – ответил Варгин, все также крутя головой.

Гудело, стенало. Казалось, голосили старые могилы в камнях. Мертвые корни изрубленных, засохших деревьев. Фундаменты сожженных домов. Дева с развалин смотрела ясным взором. Кологривко показалось, что разум его покидает. Это было делом ее рук, ее крыл, ее ясного, с расширенными глазами лица.

На дальнем краю поля, где темнели и путались заросли, отделившись от них, возникла толпа. Словно двинулись, превратились в людей ожившие деревья и кущи. Толпа клубилась, текла, наполняла собою поле. Перешагивала валы и арыки, пустые мелкие русла. Виднелись лица, воздетые к небу руки, светлели повязки и перевязи. Слабо светилось оружие. Два флага на палках, зеленые, длинные, вяло колыхались. На черных древках светлели сжимавшие их кулаки.

Вал приближался. Раздавалось «Аллах акбар!», повторяемое многократно. Топотали, воздевали руки. Кто-то в развевающейся накидке метался перед толпой. Возбуждал ее, вдохновлял. И они шли, стиснув плечи, качая зелеными флагами. Не стреляя, наполняя землю и небо возгласами «Аллах акбар!».

– Не стрелять!.. Пусть поближе!.. На психику действуют! Майор, оживая, забывая свою боль и страдание, побежал к сараю, где стволом к садам торчал ручной пулемет. Ложась, утыкаясь плечом в приклад, елозя сошками, крикнул:

– Огонь по команде!.. На психику действуют, шкура-мать!. А мы и сами психические!..