Михаил Годенко - Минное поле

Поверх черной шинели Михайло туго затянул армейский ремень. На ремне низко болтается кобура с наганом.

Андрианов закатал подушку в шерстяное одеяло, взял под мышку. Хотел было с каждым проститься за руку, но побоялся, что не подадут руки, окинул кубрик белесыми глазками и, бодрясь, сказал:

— Пока, матросы. Встретимся на спардеке!

Спардек — надстройка в средней части корабля. Там стоят шлюпки. Туда братва часто лазит «загорать».

Моряки — народ простой, отходчивый. В горячке могут зашибить до смерти, а когда увидят твою подавленность, твою беду — обязательно подадут руку.

— Ну, бывай, бывай. После первого же огня могут освободить. Это точно! — сказал Перка.

Степан Лебедь сунул ему большую ладонь и улыбнулся. Сам он вон какой верзила, а лицо мелкое, застенчивое. И плечи неширокие, покатые. Ходит короткими шажками, поводя боками — уточкой ходит.

— Вон куда повело-то! — заметил Сверчков. Кульков протянул:

— Быва-а-ат.

Люсинов обычно молчит или нерешительно поводит плечами. А тут оживился:

— Бумажки с собой, что ли, потащишь?

— А то, может, сдам тебе на хранение? Подставляй карманы! Бумажки дома, на Васильевском, седьмая линия. У меня отец. Кормить надо старика. Я не безродный вроде тебя!

Ну, это уже лишнее. Все знают: Андрианов не любит Люсика, но зачем в последнюю минуту такие слова?

— Держи! — Брийборода подал руку последним.

Сколько снегу понамело. Завалы! Кому расчищать?.. Белый город. Белая тишина. Кажется, только две живые души во всем мире: Супрун и Андрианов. Ледяной ветер обжег шеи. Пришлось поднять воротники. Андрианов наклонясь к самому лицу Михайла, попросил:

— Старшина, отпустил бы, а?

— Як так, як так?!

— Ну, заладил! Перка говорит, что ты чумной. Чумной и есть!

— Куда подашься? К фрицу?

— Чудак! На кой он мне? В экипаж! Прибегу, как другие. Прорвался, мол, из окружения.

— Так и поверят!

— А то нет? До сих пор, сказывают, пробиваются таллиннские ребята.

— А дознаются?

— Ребята и фамилии свои меняют и год рождения. Кто проверит? Что к месту, то и говорят. Даже звания сами себе дают, если нужно.

— Все равно одна дорога — на фронт.

— А может, и на «коробку»? Если на «передок», то не в штрафную же, не к смертникам.

— Боишься? — спросил почти участливо.

— Боюсь, старшина.

— Зря. Везде люди; Привыкнешь.

На обратном пути решил навестить Михайлину, сестру двоюродную. Ее семья где-то в Болгарии, а она — здесь. После техникума Михайлину послали в Ленинград, в политехнический институт. Наверное, уже на четвертом; курсе, Михайло тоже был бы на четвертом...

Дерптский переулок узкий, весь завален снегом. Глубокая ,как траншея, тропка протоптана у самих домов; Видно, люди ходят (которые еще могут ходить), держась за стены. В переулке общежитие. Дело к вечеру. Должна быть дома...

Какая она, Михайлина? Давным-давно не видел ее. Михайло помнит: дом на горе, на самой окраине города. Сад, кусты крыжовника, крупные кровянисто-лиловые ягоды малины, похожие на крохотные стоячие шапки. Тетя принесла на веранду полное сито ягод. Сперва пили чай, давили их, ложечкой в стакане. Затем тетя сказала:

— Нехай детки побалуются! — И разрешила брать горстями...

При одном воспоминании об этом по-голодному затошнило. Во рту полно слюны. Казалось, снег пахнет малиной. И всюду густой запах малины. Голова кружится, точно на карусели катаешься.

Слаб ты, Михайло. Никудышный. Одна форма на тебе морская, а сам уже не моряк. Глядел на себя в бане? Скелет скелетом. Это с трехсот граммов хлеба. А как же тем, кто по сто двадцать пять получает!.. Михайлину ты видел девочкой — лицо круглое, розовощекое. Теперь, если пальцем не укажут, ни за что не узнаешь.

Долго стучал в парадное — не открывают. Из подворотни выглянул бородатый старик, закутанный в женский платок.

— Понапрасну тревожитесь. Давно уехали. Ищите в Казани.

И сразу стало радостно. За сестру порадовался; в Казани спокойнее и хлеба, наверно, дают побольше.

Будь здорова, Михайлина! Учись. Потом выйдешь замуж, пойдут дети. Ты потеряла семью — найдешь новую. А горе, оно забывчиво. Доброй тебе ночи, Михайлина!

Петр I, как известно, прорубил окно в Европу. Но не всегда в доме окна настежь. Иногда и закрывать приходится, чтобы кто злого умысла не учинил. Для большей надежности окна прикрывают ставнями, перехватывают поперек железной шиной.

Петр Алексеевич на императорском боте обошел вокруг острова, собственноручно промерил глубину. Северная часть оказалась зело непригодной: мели. Южная — поглубже, и берег для стоянок удобнее. Имя острову — Котлин. Уверяют, что значит: котел. Добро, название со значением! Соорудили причалы, воздвигли склады, опоясав их каналами, как в Петербурге. Вдоль северного берега возвели казармы в два этажа, со сводчатыми потолками, Стены такой толщины, что ядром не прошибить. При казармах зело необходимые госпиталь и гауптвахта.

Так начал расти Кронштадт, город-крепость. Он был ставнями петровского окна. Железной шиной служили форты: насыпные островки на отмелях западнее Котлииа. Они залиты бетоном, на них установлены тяжелые орудия.

Петр изрек:

— Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело!

С тех пор ни разу нога завоевателя не ступала на камни Кронштадта. Ни одному вражескому судну не удавалось приблизиться на расстояние видимости. Только однажды, в годы гражданской войны, торпедные катера Британского королевского флота проникли на Большой рейд и тут же были в щепы разнесены снайперскими ударами корабельных комендоров.

Великие заветы моряки выполняют свято.

Сейчас стоит Петр в саду своего имени, на высоком камне, в ботфортах, опершись на шпагу. Перед ним военная гавань, корабли — кормами к стенке.

Неужели тяжелому германскому ботинку удастся ступить на остров?..

Портовый буксир дышит, как загнанный конь. Из отверстия у самой ватерлинии со свистом вырывается пар. Когда отверстие при бортовом наклоне погружается в воду, буксир, словно утопающий, пускает яростные пузыри. Суденышко тащит за собой на стальном тросе баржу. Баржа огромная, буксир махонький. Если посмотреть со стороны, покажется, что моська ведет на привязи слона.

Люки баржи плотно закрыты лючинами и обтянуты брезентом. В трюмах снаряды. Впереди полтора десятка миль голой воды. Хотя бы туман, хотя бы дождь прикрыл серой пеленой. Нет же. Солнце светит во все лопатки. Штиль, вода не колыхнется. Цель как на ладони. Наводи с Петергофского высокого берега и не торопясь расстреливай!.. Буксир идет из Ленинграда в Кронштадт. Канал кончился. На траверзе Петергоф. Шеи у всех становятся короче, затылки плотно прижимаются к плечам. Вот сейчас саданет!