Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 1

Склад — два приземистых барака. Они стояли на большой поляне километрах в восьми от городка и были обнесены колючей проволокой в один ряд.

На двух углах этого четырехугольника торчали грибки для часовых. Под одним из них — пост Ивана Каргина.

Вчера вечером и всю ночь по дороге, которая вилась за лесочком, примерно в километре, неумолчно скрипела обозы, слышались людские голоса. А утром словно обрезало людской поток.

Почему так? Может, остановлен враг?

Каргин вслушивается в канонаду, замечает, что она обошла его слева и справа, что там она ярится, там включаются в нее грохочущие разрывы многих бомб, а впереди — только слабая ружейная перестрелка.

В воздухе косяками и в одиночку так низко проносятся фашистские самолеты, что видно летчиков. Ни один из них не спикировал на склад, все спешат к городку, над которым висит туча дыма.

Из леса разом вывалилась группа солдат. Обросшие, в грязных и порванных гимнастерках, они шли толпой. Но винтовка была у каждого.

Один из них крикнул:

— Сматывай удочки! Фрицы на подходе!

Вида не подал Каргнн, что услышал: часовому устав запрещает вступать в разговоры.

— Не слышишь, что ли? — не унимался солдат.

— Малахольный какой-то, — определил другой.

Затерялись солдаты среди деревьев, а слова предупреждения все звучат в ушах:

«Фрицы на подходе…»

Значит, опять не удалось остановить их…

Фрицы на подходе, а бежать вслед за солдатами нельзя: часовой не уходит с поста самостоятельно, его обязательно должны снять. Разводящий, карнач или сам капитан Кулик.

Еще несколько солдат быстро вышли из леса, увидели склад и устремились к нему. Каргнн крикнул, лязгнув затвором винтовки:

— Стой, стрелять буду!

— Разуй глаза, свои, — ответил передний.

Ответил спокойно, тем самым обыденным тоном, каким обычно просят прикурить. И это отсутствие уважения к нему как к часовому разозлило Каргина. Если потребовал часовой, будь ты хоть полный генерал или маршал — немедленно остановись! А тут босота какая-то плюет на требование часового!

Каргнн, как положено по уставу, выстрелил в воздух.

— Пойдем, Гришка, этот дурак еще влепит между глаз, — сказал солдат в каске и потянул товарища за рукав.

А Григорий рванул на груди гимнастерку, так что пулями разлетелись пуговицы, и пошел на Каргина.

— Ну, чего не стреляешь? Фашисты не убили, так ты валяй!

Он не кричал, он говорил тихо, но с безумной яростью. Обозлили солдата неудачи, вот и прет напролом. Каргину только и остается стрелять в мокрую от пота грудь Григория.

— Осади назад, осади. Не видишь, на посту человек, — неожиданно просто сказал разводящий, прибежавший на выстрел Каргина. — Не убьет тебя, дурака, — сам виноват будет, сам под трибунал пойдет.

— Ломай замки, бери, что есть в складе! — не сдавался Григорий, но уже не лез вперед, а стоял, лишь руками размахивал.

— Не имеем права, на охрану и поставлены.

— От кого охранять? Глянь, мы оборвались, в животе кишка кишке кукиш кажет, а тут в складе всякого добра полно! Для кого бережете? Для фашистов? Они вот-вот будут!

«За такие слова — пулю в глотку, и точка!» — нарочно злит себя Каргин и не может разозлиться. Большая правда чувствуется в словах Григория: раз отошла наша армия, то для кого они берегут этот склад?..

— Сволочи! — выплевывает Григорий ругательство, поворачивается и идет в лес. Он твердо ставит на траву босые ноги. У него поступь настоящего солдата.

— Неладно получается, — говорит разводящий. — С одной стороны, для того мы и назначены… С другой…

Каргин и сам понимает несуразность создавшегося положения, но выхода не видит и поэтому почти кричит:

— Если сложилось такое положение, то командир роты должен известить, приказ соответствующий прислать!

Искренне верит солдат Каргин в своего командира, даже выпрямляется, будто капитан Кулик — высокий, широкоплечий и всегда подтянутый — стоит перед ним, пытливо заглядывает в душу строгими глазами.

Верят в своего командира и остальные.

— Значит, ждем приказа, и точка, — подвел итог разводящий.

Сзади, где был городок, рвались бомбы. Изредка, когда их грохот спадал, доносились пулеметные очереди и треск вражеских автоматов. Там шел бой. А здесь, у склада, пересвистывались в кустах птицы, покачивали белыми венчиками ромашки.

Каргин вдруг подумал, что, возможно, он в последний раз слышит пение птиц, в последний раз видит эту ромашку, потерявшую один белый лепесток.

С отчетливой ясностью Каргин понял, что ему смены не будет. Он спрыгнул в ямку-окоп, вчера вырытую около грибка, разложил на бруствере гранаты. В этот момент он не думал ни о доме, ни о семье. Ему было просто страшно, что он вот так, один на один, должен встретиться с врагами. Ведь рядом не будет никого, кто бы позднее рассказал товарищам…

Что можно уйти с поста — это в голову даже не пришло: с детства привык к тому, что обязанности свои нужно выполнять честно и до конца. Сейчас Иван Каргин — солдат, сейчас его святая обязанность — сидеть в этом окопчике и бить врагов, как только они появятся.

Из леса на полянку выполз непривычно тупорылый грузовик. В его кузове плотными правильными рядами сидели солдаты в глубоких касках. Ни одного свободного места.

Больше ничего не успел рассмотреть Каргин: грохнул выстрел часового с соседнего поста, и сразу ударил очередью ручной пулемет, который числился за разводящим. Караул вступил в бой. Тогда и Каргин подвел мушку под лобастую каску, плавно, как учили, нажал на спусковой крючок.

Дальнейшее виделось словно сквозь туман и какими-то обрывками.

Вот фашисты выскочили из грузовика, попадали на землю и — не видно их. Только автоматы трещат непрестанно. Они выпускают сразу столько пуль, что отдельного посвиста не слышно. Сплошной стон.

…Опять попалась на глаза та ромашка. Теперь у нее не хватало уже несколько лепестков и половины желтого венчика…

…С оглушительным треском стали рваться мины. Фашисты, немые в грохоте разрывов и автоматных очередей, бежали к складу. Каргин бросил последнюю гранату…

И вдруг — тишина. Фашисты, выставив вперед автоматы, осторожно идут к складу. А склад горит, горит жарко, выстреливая клубы вонючего дыма. Они, эти серые клубы с красноватыми прожилками огня, волнами накатываются на окопчик. Будто нарочно прячут рядового Каргина от фашистов, будто толкают в спину.

Каргин только сейчас заметил, что затвор винтовки открыт. Сунул руку в подсумок. В другой. Даже в карманах пошарил. Патронов не было. Тогда он, прячась в дыму, пополз к проволоке в один ряд, проскользнул под нее.

Очутившись среди дрожящих осин, радостно поверил, что для него сегодняшний бой окончен и смерть пока обошла его.