Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 1

Звякнула о тарелку вилка с соленым грибом.

— Значит, и меня не забыли, — с гордостью сказала Груня. — Что ж, нам, бабам, не привыкать слухами пользоваться. — И заторопилась, заметив, что Василий Иванович намеревается встать из-за стола: — Еще по стаканчику?

— Нельзя больше. К Авдотьиному приемышу в гости идем.

— Может, мне заглянуть к вам на огонек? — предложил Афоня.

— Ас чем придешь? На кого донос у тебя? Ведь мы — полиция! Не ровня тебе.

— С кусочком сальца и четвертью самогона прибежит, вот и сравняетесь, — фыркнула Груня. — И униженно просить будет, чтобы вы в полицию его зачислили.

Честное слово, лучше Груни не придумаешь!..

В покосившуюся избу Авдотьи Василий Иванович, как и положено начальству, вошел без стука, толчком ноги распахнув дверь.

— Гостей принимаете, хозяева, или нет? — с пьяной развязностью спросил он от порога, быстро и внимательно осматривая жилье.

Авдотья и ее приемыш лишь на какие-то считанные секунды будто окаменели, а Василий Иванович успел заметить, что в кухне только и были печь и полати, с которых на него уставились испуганные и любопытные детские глаза; да еще простой дощатый стол, где чадила керосиновая лампа без стекла, лавка вдоль стены и три темные от времени табуретки. Ни занавесочки на окнах или челе печи, ни полки с посудой на стене.

Прошло первое оцепенение, и Авдотья метнулась к табуретке, зашаркала по ней ладонью. А ее приемыш вылез из-за стола, несмело шагнул навстречу своему начальнику, прихода которого сегодня никак не ждал. Похоже, он хотел что-то объяснить, но Василий Иванович остановил его жестом руки и потребовал с настойчивостью пьяного, наслаждающегося своей властью:

— Представься по всей форме!

— Господин старший полицейский! Полицейский Аркадий Мухортов находится дома на отдыхе! — отрапортовал тот.

— Вольно, сам недавно таким был, — хохотнул Василий Иванович и неожиданно для всех заговорил тепло, по-товарищески: — Не обессудь, Арканя, но службу от тебя потребую — как положено! А так… Разве нам не одну лямку тянуть?

— Да вы к столу присаживайтесь, вот сюда, здесь чисто, — суетился Аркашка, показывая на передний угол. Даже к локтю Василия Ивановича чуть прикоснулся, словно намеревался поддержать начальство, если оно ненароком оступится на ровном полу.

Василий Иванович нарочно долго усаживался за стол, украдкой наблюдая за тем, как Аркашка что-то зло выговаривал Авдотье, как та покорно выслушала его и тенью скользнула за дверь. И еще подумал: «Не перепьянел ли? Пожалуй, надо трезвее казаться».

— Извините, не ждал вас, вот и не приготовился, — юлил Аркашка, так зыркнув глазами на ребятню, что та вмиг исчезла, затаилась на полатях.

Так началась эта ночь, полная до краев мутного самогона и бахвальства Аркашки Мухортова. Только под утро, поддерживая друг друга, Виктор с Афоней добрались до дома Клавы. Здесь опустились на крыльцо, и Виктор простонал, бессильно уронив голову на колени:

— Ой, тошно…

Афоня не догадался, что виной тому не самогон, а хвастовство Аркашки, и предложил, с трудом ворочая отяжелевшим языком:

— Ты пальцы в рот…

Сзади скрипнула дверь.

— Я сейчас, Клава, сейчас, — стараясь казаться трезвым, сказал Виктор и услышал в ответ голос Груни:

— Обе мы тут. По домам вас растащить или на крыльце дрыхнуть будете?

Услышал Виктор этот грубоватый насмешливый вопрос, увидел совсем близко расширенные тревогой глаза Клавы, и мигом исчезло то нервное напряжение, властно поддерживавшее его во время всей пьянки, и он бурно захмелел, только и смог выдохнуть:

— Домой… Спать…

Даже сегодня, когда минуло уже двое суток с той пьянки, невольно всего передернет, как вспомнишь о ней. Одно оправдывает: теперь Аркашка как на ладони. Если верить ему, он всю жизнь ищет большую деньгу и не может найти: работать по-настоящему лень, и талантов особых (даже на мошенничество) тоже нет. Ездил на стройку — сбежал от комаров и дождей. Прослышал, актеры хорошо зарабатывают, — сунулся туда, метнулся сюда — говорят, сценические способности крайне ограничены; еле втиснулся статистом в какую-то задрипанную труппу и два года колесил с ней по задворкам больших городов. Единственное, что вывез из этого турне, — умение банальные вещи произносить увесисто, под интеллигента.

Потом, когда все чествовали героев Хасана и Халхин-Гола, возомнил, что красивая жизнь только у военных, и добровольцем подался в армию. Из-за малого образования (всего пять классов) в училище не приняли, зато быстро пробился в старшие писари батальона, даже чуть не скользнул в секретчики.

Началась война, и все пошло прахом: часть, в которой он служил, попала в окружение, и вот он здесь, в Слепышах.

Но уж теперь-то он ухватит за хвост жар-птицу! Теперь-то он не дурак и карьеру сделает!

Все это Виктор узнал той ночью. Тогда же окрепло в нем убеждение, что та пачка из-под сигарет брошена под плетень только Аркашкой: вырвалось у гада, что немецкие власти его уже знают и ценят.

Василий Иванович неожиданно постучал в окно. И Виктор выскочил на крыльцо.

— Останешься здесь старшим, — сухо сказал Василий Иванович, сердясь на себя за то, что недосмотрел и позволил тогда напиться этому мальчишке. — А я — в. Степанково, насчет Дёмши.

Трое суток раскачивает ветер труп Дёмши. И все это время он непрерывно поворачивается лицом то в одну, то в другую сторону. Будто высматривает, как ведут себя односельчане после его смерти.

Трое суток по приказу коменданта висит труп Дёмши. И трое суток ни один человек, если не считать новых полицаев, не проходит улицей мимо него. Словно чувствуют люди какую-то вину перед Дёмшей и не могут ее простить себе.

А хата, в палисаднике которой стоит береза, как-то незаметно опустела. Кажется, еще сегодня утром к ее маленьким перекосившимся окнам лепились детские мордашки, кажется, еще сегодня утром из трубы жиденькой ниточкой тянулся дым, а сейчас в хате никого нет. И дверь подперта колом. Да еще над дверью появилась какая-то темная икона, «обихоженная» мухами. Под ней — пустая лампадка.

Василий Иванович один на улице. За спиной у него винтовка. На рукаве — повязка полицейского.

Первое, что бросилось в глаза, когда вошел в Степанково, — на улице перед комендатурой было необыкновенно много солдат, они быстро лезли в кузова машин, стоявших короткой колонной. Десять машин насчитал Василий Иванович. И еще заметил, что коменданта здесь нет.

Переждав в переулке, пока не ушла из Степанкова концевая машина с немцами, Василий Иванович решительно зашагал к комендатуре, у крыльца которой, нахохлившись под дождем, парой дежурили немец и полицай.

— К гауптману фон Зигель! — громко заявил он, поравнявшись с караульными. Те будто не слышали.