Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

То, что секунды назад открыл ему Николай Павлович, было настолько велико и потрясающе, что Каргин несколько замешкался с ответом, зато потом, опомнившись, горячо заявил, что Витька Капустин, хотя он и вчерашний школьник — в прошлом году девятый класс окончил, — хотя он и носит повязку полицая на рукаве, — наш, советский, до самой последней жилочки, как и его дружок Афоня; и жены ихние — Клава с Груней — тоже всей душой против фашистов. Даже Нюська с Авдотьей, хотя и не безгрешны сугубо по женской линии, если глубже глядеть, могут быть использованы в борьбе с врагом.

Обо всех, кого знал, как мог обстоятельно рассказал Каргин. А потом спросил, стараясь придать голосу равнодушие:

— Ежели про меня все знаете, то зачем до себя затребовали? Или эти сведения у кого другого и, скажем, завтра нельзя было получить?

— Взглянуть на тебя захотелось, — засмеялся Николай Павлович и вновь протянул свой кисет: — Закурим, что ли, еще по одной?

И еще около часа они просидели вдвоем. За это время Николай Павлович рассказал Каргину и о бригаде — о ее недавнем прошлом, о том, что она должна будет сделать в ближайшее время, и обстановку на фронтах хоть и кратко, но обрисовал. Единственное, о чем умолчал, — о силах Советской Армии и врага лютого. Потому умолчал, что и сам не знал этого. Да и вообще, кто из простых смертных мог тогда знать это?

Но о том, что в 1942 году фашистам уже не наступать всеми фронтами, догадывались многие. Николай Павлович сказал, раскуривая очередную самокрутку:

— Теперь, Иван Степанович, и мы не те, какими год назад были. А захватчик и подавно не тот. Ему уже не до жиру, сейчас он больше о жизни своей печется.

Еще вчера мороз бесцеремонно хватал тебя за щеки и нос, а сегодня первые звонкие и прозрачные капли вдруг начали срываться с крыш домов и оконных наличников; чем ближе к полдню, тем неистовее.

Солдаты комендатуры, свободные от службы, повысыпали на солнечную сторону улицы. Они о чем-то оживленно переговаривались. Похоже, радовались, что наконец-то проглядывается скорый капут этой проклятой зиме с ее дикими морозами и бешеными метелями.

Фон Зигель с раздражением подумал, что все эти солдаты вермахта очень хотят жить. И будь его воля, он только за одно это желание жить немедленно посылал бы солдат в самое пекло боя, ибо нет для солдата ничего преступнее этого желания вообще, да еще в тот момент, когда престиж вермахта основательно пошатнулся в глазах почти всего мира. Сейчас даже самому отъявленному олуху должно быть понятно, что наистрашнейшее последствие поражения под Москвой — не сотни тысяч немецких солдат, нашедших смерть на советской земле, а откровенная радость и англичан, и французов, и всех прочих, кто сам оказался не способен на то, что свершила Советская Армия.

Настоящий немецкий солдат, как считал фон Зигель, сейчас был обязан думать прежде всего только об отмщении, только о сражениях, которые покроют его новой славой и всех заставят забыть позор недавнего разгрома вермахта под Москвой.

Фон Зигель решительно отошел от окна и вновь заметался по кабинету, стараясь не глянуть в окно, чтобы не видеть тех мерзавцев, которые откровенно радовались солнцу. Отмщение и еще раз отмщение! Только об этом он и думает с того дня, когда поддался уговорам этого ничтожества Свитальского и согласился лично возглавить облаву, во время которой в перестрелке неизвестно с кем были убиты два его солдата и лесник, вызвавшийся быть проводником.

Даже самому себе фон Зигель теперь не признавался, что не Свитальский, а он был вдохновителем и организатором облавы, закончившейся так плачевно. Вот если бы она принесла удачу…

То, что погибли два солдата вермахта, разумеется, печально. Однако фон Зигель не скорбел и не скорбит об этом, он искренне согласен с фюрером, который откровенно заявил: «Мы должны быть жестокими… Посылая на войну 10 миллионов молодых немцев, я не могу мучиться мыслью о том, что посылаю их на смерть…»

Да, да, настоящий немец должен быть жестоким!

Помня слова Гитлера о жестокости и полностью разделяя это его мнение, фон Зигель, вернувшись в Степанково, намеревался немедленно арестовать Свитальского, свалив на него всю ответственность за случившееся, хотел в тот же день стереть с лица земли Слепыши. Вместе со всем населением стереть с лица земли.

Почему не поступил так?

Поостыв и подумав, решил, что сделать это никогда не поздно. Главное же — только круглый дурак сам оповещает всех о своей неудаче, а умный…

Действительно, кто точно знает, сколько советских солдат скрывалось в том лесу и как они там появились? Были они пришлыми, допустим, парашютистами или давно осевшими здесь? Наконец, разве в Брянских лесах, в Полесье и во многих других местах не обнаружились огромные скопления советских партизан? Настолько огромные, что там есть целые районы, где все еще сохраняется Советская власть? Разве не могло такое скопище этих лесных бандитов случайно напасть на Степанково?.. Хотя почему случайно? Намеренно напасть! Только потому напасть, что здесь твердой рукой насаждается железный порядок!

Этот тактический ход подсказал Шапочник. Ох и продувная бестия! Уже на другой день после неудачной облавы заявился в Степанково и спокойно, но настойчиво начал просить, чтобы жителям Слепышей было оказано некоторое послабление, так как они делом доказали свою приверженность Великой Германии.

Каков наглец, а? И ведь так упорно отстаивал свою линию, словно здесь, в Степанково, никто не имел ни малейшего представления о случившемся!

Или он, фон Зигель, не способен еще более уверенно держаться, когда о случившемся будет докладывать своему начальству?..

И даже очень хорошо, что взрывы разрушили землянки: теперь можно смело утверждать, что эти убежища для красных бандитов были еще в стадии подготовки, что именно благодаря отчаянно смелым действиям и решительности его, коменданта района, вся операция закончилась так успешно: убито только два солдата вермахта!

Продумав я взвесив все, фон Зигель и послал своему начальству донесение, из которого явствовало, что случившееся — еще один подвиг солдат вермахта и лично его, гауптмана фон Зигеля.

В том донесении он точно указал не только свои, но и потери противника: тридцать пять убитых.

И убитые были. Их фон Зигель не выдумал. Ровно тридцать пять. И все местные. Из окружающих Степанково деревень. Те самые местные, которые повстречались на дороге, когда его отряд от землянок спешил к комендатуре.

В том, что убитые были самыми обыкновенными гражданскими лицами, не было преступления. Фон Зигель точно знал, что любая жестокость по отношению к местному населению будет очень благосклонно встречена в верхах: ведь не случайно заявлено, что не подсудно любое деяние людей вермахта, совершенное на восточных землях; он очень хорошо помнит, как радостно смеялся Гиммлер, когда ему осторожно, боясь навлечь на себя гнев, рассказали об ответе девочки из варшавского гетто. Действительно, ответ девочки звучал забавно. У нее спросили, кем бы она хотела стать. Она совершенно серьезно ответила: «Собакой. Ведь часовые их так любят».