Олег Селянкин - Костры партизанские. Книга 2

— А реветь сейчас и вовсе не к месту… О твоем проступке я соответствующему начальству доложу. — И добавил после продолжительной паузы, во время которой успел не только дотянуться до кисета, но и свернуть новую цигарку: — Конечно, если случай удобный подвернется.

Последняя фраза — явное свидетельство прощения.

А дальше разговор пошел и вовсе деловой. Оказалось, что Ольга не только спрятала от фашистов больного товарища, но и сообщила об этом кому-то, даже условилась с кем-то о том, что за ним приедут послезавтра ночью.

— Послезавтра? Ночью? — нахмурился Василий Иванович.

— Самой глухой ночью! — подтвердила Ольга, не понимая, почему у него вдруг испортилось настроение. — Вы своих полицаев ушлете…

— И почему все вы, девчонки, до ужаса просто смотрите на жизнь! — еще больше насупился Василий Иванович. — «Полицаев ушлете!..» Во-первых, всех я никак не ушлю. Во-вторых, оставшееся меньшинство и вовсе сон потеряет. В-третьих, а Зигеля и его свору ты вообще в грош не ставишь? Короче говоря, давай отбой. И передай, что явятся они лишь тогда, когда я позову. И куда — тоже мое решение будет.

Сказал это — словно отрубил, и ушел в свою горницу. Какое-то время было слышно, как он копошился там, не зажигая огня, потом скрипнула кровать, и все стихло.

Нюська и Ольга выждали некоторое время, стараясь не глядеть друг на друга: ведь им казалось, что они так хорошо все продумали…

Наконец Ольга спросила одними губами;

— Уснул?

— И вовсе ты не знаешь его, — тоже не шепотом, а шелестом ответила Нюська.

Василий Иванович действительно не спал, хотя сразу и лег на правый бок, хотя сразу и глаза закрыл. Он как бы заново выслушивал Ольгу, он искал единственную, наиболее безопасную тропку. Где она? Может быть, и вовсе рядом, а он пока не видит ее, и все тут…

И на парня того очень взглянуть хочется. Хотя бы одним глазочком…

Утром Василий Иванович встал как обычно, умылся, побрился, оделся в свое повседневное, дождался Генки, который каждое утро обязательно заходил за ним, и лишь тогда сказал, глядя на Ольгу:

— В воскресенье к самой ранней службе сам с тобой поеду.

Ольга все поняла правильно, а Генка онемел от изумления: пана Шапочника к богу потянуло?! К чему бы это? Смягчить свой характер пан начальник вознамерился или жестокость какую задумал? Говорят же люди, что пан Власик после каждого убитого по его приказу час поклоны бьет, вымаливает у бога прощение.

Генка давно пришел к выводу, что сейчас лучше всего быть полезным всем начальникам, поэтому, улучив момент, поделился своими мыслями с паном Золотарем. Тот долго и мучительно морщил лоб, потом все же сказал:

— Итак, пан Шапочник намерен один ехать в церковь. — Тут Золотарь посмотрел на Генку, убедился, что тот не смог разгадать его мыслей, довольно усмехнулся и снисходительно пояснил: — Пан Шапочник впервые куда-то собрался один. Будто бы — в церковь. А так ли это? Если нет, то зачем едет? Может, с кем-то тайно встретиться хочет? А где эта встреча может произойти? Только в самой деревне или в церкви. Отсюда и наша с тобой задача: заблаговременно самых верных людей и туда и туда подбросить, пусть они все видят, все примечают. А чтобы он ничего не заподозрил, избави бог его здесь, в Степанково, тревожить!

Как казалось Золотарю, он все предусмотрел, тонкие и прочные сети раскинул. И затаился, выжидая. Правда, погода и пан Шапочник несколько поломали первоначальные планы; с пятницы на субботу на смену морозу метель пожаловала, и Шапочник, чтобы ему удобнее ехать было, велел в воскресенье еще до света людей из Степанкова выгнать на очистку дороги от заносов. Не только велел, но и сам еще затемно в тех самых санях-розвальнях, которые по его приказу для него подготовлены были, по Степанкову ездил, почти у каждого двора останавливался или даже въезжал в него, чтобы крепким словом подстегнуть замешкавшихся. Самое потешное — сани полны сена, а он с племянницей на самом краешке саней притулились!

Накричался в это утро Василий Иванович — чуть голос не сорвал. Поэтому, когда люди ушли на работу, он молча тронулся следом. И так медленно ехал, что народ уже к работе приступил, а его все не было, как доложили пану Золотарю те два полицая, которых он в этот наряд выделил.

Всю дорогу молча ехал Василий Иванович, только увидев людей, разгребавших снег, приказал:

— Заранее скажи, когда ваших увидишь.

— Они самыми крайними будут, — ответила Ольга, зябко спрятав подбородок в облезлый воротник шубейки.

Действительно, когда цепочка людей из Степанкова уже оборвалась, сразу же за поворотом дороги, где мохнатые лапы елей почти нависли над ней, копошились в снегу еще шесть человек — четыре мужика и две женщины. По внешнему виду — самые обыкновенные мужики и бабы. И работали они в том же темпе, что и все прочие, невидимые отсюда.

Хотелось перекинуться с ними хотя бы несколькими словами, но он понимал, что это недопустимо, что вообще каждая минута промедления может оказаться роковой и для него, и для Ольги, и для всех этих неизвестных и таких близких ему людей. И Василий Иванович только придержал лошадь, когда поравнялся с ними. Тотчас двое бородатых мужиков склонились над санями, а еще через несколько секунд один из них сказал:

— Спасибо.

Василий Иванович, даже не оглянувшись на голос, чмокнул губами, шевельнул вожжами, и лошадь послушно затрусила дальше. Но краешком глаза он все же заметил, что больного на каком-то подобии волокуши утянули в лес, что теперь уже только четыре человека работали на дороге, скидывая с нее снег на след волокуши.

Хотя и бывал Василий Иванович в этой деревне, но все равно какой уже раз подумал, что наши предки церкви ставили с большим умом — на самом видном месте, и такие, чтобы сразу глаз приманивали. Вот и эта стояла на небольшом взгорке, словно раздвинув или собрав вокруг себя березы, на закуржавевших ветках которых черными шапками торчали грачиные гнезда.

В самом центре деревни у коновязи остановился Василий Иванович. И сразу к нему подбежал местный староста, помог из саней выбраться, и даже лошади охапку сена бросил.

Василий Иванович ограничился благосклонным кивком.

— Мне можно идти, дядечка Опанас? — робко спросила Ольга.

— С богом.

И она присоединилась к трем местным женщинам, вместе с ними скрылась в черном проеме церковной двери. А пан Шапочник выждал несколько минут, сверля глазами кланяющихся ему людей, потом степенно зашагал, но не к церкви, как предупреждали старосту, а к деревенскому кладбищу.

С чего его сюда потянуло? Оно не хуже и не лучше, чем во всех других деревнях…

Вдруг пан Шапочник так резко остановился, словно налетел на какое-то препятствие. Староста деревни чуть подался вперед, чтобы поскорее увидеть то, что остановило пана Шапочника, и окостенел от ужаса: на одной из пирамидок, которые вместо крестов стояли на трех могилах местных учительниц, убитых еще в день появления здесь фашистов, явственно просматривалась маленькая звездочка. Староста был готов поклясться чем угодно, что никогда раньше не видел ее, что не было ее здесь и месяцев шесть назад… Или летом березы своей листвой ту неокрашенную звездочку от глаз людских прятали?