Рикардо Фернандес де ла Регера - Ложись

— Не стрелять! — приказал командир батальона.

— Чтобы не озлились черти! — воскликнул Патрисио.

— Не говори! — засмеялся Аугусто.

Вдруг все разом погрузилось в тишину, все застыло в зловещем ожидании. Послышался гул мотора. Смолк. Снова тишина. Солнце озарило все кругом. Прошли минуты, часы. Когда же начнется?

Высоко в небе прозвенел снаряд. Одним росчерком рассек золотистое яблоко дня. Было восемь утра. И мигом загрохотали батареи, защелкали винтовки.

— Начинают! — воскликнул командир.

Все, кто был в загоне, гурьбой высыпали наружу.

Аугусто находился рядом с командиром. Бареа, стоя на коленях, засовывал в вещевой мешок несложное хозяйство своего начальника. Время от времени он посматривал сквозь дыры в загоне на расположение противника. Посматривал быстро, с опаской.

— Не свернешь сигаретку? — спросил командир. Сам он не умел.

Аугусто вытащил кисет, бумагу. Скручивая сигарету, заметил, что руки не дрожат. «Значит, не трушу». Но он трусил.

Передал сигарету командиру. Тот медленно провел языком по краешку, намазанному клеем.

— Спасибо.

Поднес зажигалку. Теперь рука Аугусто немного дрожала. Жилистая, твердая рука командира поддержала ее за кисть, пока командир прикуривал.

— Что с тобой? — снисходительно улыбнулся командир.

— Ничего, ваша милость.

Командир сделал несколько коротких затяжек и погрузился в размышления. Аугусто разглядывал его. Это был человек среднего роста, худощавого сложения, с загорелым, обветренным лицом. Лет пятидесяти. Глаза живые, беспокойные. С солдатами он разговаривал живо и очень доходчиво, пересыпая речь крепкими словечками. Ум у него был быстрый, решения неожиданны и категоричны. Доброта его была общеизвестна. Он любил своих людей и до последней минуты жизни делил с ними все невзгоды, опасности, тревоги, а также и радость успеха. Был он чрезвычайно храбр, почти до безрассудства. В атаку ходил всегда впереди своего батальона. «За мной! Запевай! Запевай!» — командовал он на ходу. И сам запевал высоким голосом легионерский гимн, бросаясь во главе своих солдат на штурм высоты Эль Педрегаль.

— Эти дни я что-то слишком часто лез на рожон, — ни с того ни с сего начал он. — Надо было воодушевить людей. Теперь буду поосторожнее.

И замолчал. Аугусто тоже молчал. Командир взглянул на него. Ему было приятно пооткровенничать с этим юношей. От него исходила какая-то душевная теплота, которая поддерживала. Сегодня командир чувствовал настойчивую потребность высказаться, услышать произнесенное вслух решение, овладевшее всем его существом. «Быть поосторожнее». Он настойчиво повторял про себя:

«Быть поосторожнее». Что его ждет? Он испытывал странное внутреннее беспокойство. Гремела артиллерия, началась винтовочная стрельба. Пусть все остаются на своих местах. Он же должен немедленно выйти. «Быть поосторожнее!» Он понимал бессмысленность этого решения. Понимал это и Лугу сто. И потому оба безмолвствовали перед ожидающей их неизвестностью. Или, быть может, подавленные мрачным предчувствием.

— Пойду осмотрю передний край, — сказал командир. На пороге задержался, глотнул воздух, пропитанный пылью и пороховым дымом. Затем решительно двинулся, не пригибая головы. Командир никогда не кланялся пулям. Еще в африканской войне он прославился своей отвагой. А теперь тем более не станет кланяться. Свинцовые челноки винтовок и пулеметов ткали вокруг него невидимый саван смерти. «Быть поосторожнее».

Напрасно! Он умрет стоя, не преклонив колена к земле. Так оно и будет. Пока его не скосит смерть. Только тогда его коснется прах. Коснется, когда он сам обратится в прах.

Аугусто вышел за ним следом. Он видел, что командир шел спокойно, решительно. «Судьба!» — пробормотал он грустно. Из задумчивости его вывели яростные разрывы снарядов. И тогда в него словно бес вселился. Он кликнул Патрисио и других саперов и связистов.

— Пошли рыть траншею!

Рядом со стеной загона земля была мягкой. Ретиво принялись за работу.

Не успели отрыть и полметра, как их остановил командир батальона. Голос его прозвучал резко, сердито.

— Идиоты! Разве не видите, что это место пристреляно? Прочь оттуда!

Солдаты разбежались.

Командир остался один. Аугусто последовал за ним, на случай если у того будут какие-либо приказания.

Остальные связисты исчезли. Аугусто не решился на это. Он сумеет побороть страх и останется верен долгу. Он шел за своим начальником, пробираясь под прикрытием каменных стен, разделяющих поле, которые образовывали настоящий лабиринт. Земля была усеяна галькой и острыми камнями. И сквозь камни пробивалась сухая пропыленная трава, мелкий кустарник.

Винтовочный огонь был очень интенсивным. Тысячи пуль исчерчивали небо. Рраз! Рраз! Будто кто-то рвет ткань. Пули сухо щелкали о камни, звенели в воздухе — дим! дим!» словно струны арфы.

Командир батальона наблюдал за расположением противника. Беседовал то с одним, то с другим, спокойно обходя позиции и не обращая никакого внимания на пули. Аугусто отстал. Когда он проходил мимо наблюдательного пункта, его окликнул Ломас. Наблюдательным пунктом служило что-то вроде каменного укрытия, возведенного этой ночью для семидесятипятимиллиметровой батареи, которая должна была прибыть на высоту Эль Педрегаль для сдерживания танков противника. Но ввиду опасности попасть в окружение так и не прибыла.

Командир обругал одного связиста, который спрятался в этом каменном укрытии.

— А ну, вон отсюда, трус! Да ты, я вижу, из тех, что геройствуют только в тылу!

Наблюдательный пункт находился по соседству с каменной стеной. Их отделяло немногим более полуметра. В эту-то щель и залег Ломас.

— Гусман! Иди сюда. Здесь хватит места на двоих.

— А командир не обозлится, увидев нас тут?

— Обозлится? А чего ему злиться? Мы на месте. Прикажут сбегать на передний край или еще куда-нибудь, мы — пожалста.

Аугусто бросился на землю рядом с Ломасом, щека к щеке. Устроился на боку, зажав винтовку между ног и локтем упершись в землю.

— А где Борода?

— Его послали на высоту.

Оба замолчали. Огонь усилился. Вражеские батареи, выдвинутые почти к самой высоте, вели прицельный огонь. Как летели снаряды, слышно не было. Выстрел и разрыв следовали одновременно. Один за другим умолкали батальонные гочкинсы. Снаряды накрывали пулеметные гнезда. Пулеметчики отошли назад. Правда, не все. Некоторые так и остались лежать в обнимку со сверкающим стволом, погребенные под щебнем и обломками.

Настоящих окопов не было. Непрочные стены разваливались от взрывных волн. Снаряды, ложившиеся позади передовой, взметали тучи камней. И эти камни, с устрашающим свистом прорезавшие воздух, представляли не меньшую, чем снаряды, опасность.